- Ага, точно, - встрял Тюря, - я слышал!
- Вот видишь, даже Тюря знает об этом, хотя академиев не кончал. Так вот, «разделяй и властвуй» значит - нарушь целостность и, пользуясь слабостью, происходящей из возникшего внутреннего противоречия, властвуй. Натравливание друг на друга людей в мире, в стране, в коллективе, - я оглянулся и добавил: - в камере, например, - самое примитивное, но весьма действенное применение этого способа. Но это все - семечки. Есть в этом деле высший пилотаж. А заключается он в том, чтобы разделить отдельно взятую личность, расколоть человека, расщепить, нарушить его целостность, подло навязав ему абсурдный и невозможный выбор. А далее - властвовать над ним, играя его страхами и надеждами. Власть - самодостаточная игра. И, по моему личному мнению, «бескорыстные» пастыри гораздо хуже и опаснее тех, кто примитивно отжимает у лохов квартиры, заманивая их в секты. А почему - отдельный разговор.
Ошеломленный моей напористой речью, Кадило изумленно уставился на меня, некоторое время молчал и наконец выдал:
- Да тобою Дьявол движет!
- Ну Дьявол так Дьявол, - покладисто ответил я и засмеялся.
А что ему, несчастному, ответить?
Кадило нахмурился и заявил:
- Ты - антихристианин.
- Это у Ницше есть такая книга. «Антихристианин» называется. Читал?
- Нет.
- Выйдешь - почитай. Это я сейчас, считай, просто против шерсти тебя погладил разочек. А вот книжку эту прочтешь, так разорвешь на себе жопу до самого затылка. Вот он, Ницше, - действительно антихристианин.
- А ты-то кем себя считаешь?
- Я-то? Просто человек. Руки, ноги, голова. Душа.
- Ага! А кто тебе душу дал?
- Тот же, кто посылает на землю дождь. Скажи мне, кто посылает на землю дождичек, чтобы клубничка на грядочке выросла?
- Никто не посылает. Что я, в школе не учился, что ли…
- Вот и я говорю… Я, Кадило, не антихристианин. Я просто - не христианин. Разницу улавливаешь?
- Нехристь, что ли?
- Ну, если тебе так удобно, - пожалуйста. Называй, как хочешь, только в печку не суй. Успеется.
- Но ты же крещеный?
- А меня тогда не спрашивали. Сунули в купель - и все дела. А в сознательном возрасте я этого не делал.
- Вот и зря. Окрестился бы, глядишь, и снизошла бы на тебя благодать Божья.
Я вздохнул. Видать, пока я тут распинался, хрящики в его ушах были замкнуты накрепко.
- В общем, пора бы этот разговор заканчивать, - сказал я, - вот только напоследок еще хотелось бы… Ты, Кадило, когда в школе учился, сочинение на тему «За что я люблю образ Павлика Морозова» писал?
- Нет, не писал.
- И я тоже не писал. Молодые мы с тобой. А вот папашка мой, когда еще жив был, рассказывал об этом. Да, когда еще жив был… Ну и как тебе, Кадило, тема? Ничего странного не видишь?
- А что тут странного? Ну, ясное дело, тогда, при советской власти, других тем не было.
- Это понятно. А ловушку видишь?
- Какую еще ловушку?
- Ага. Не видишь, значит. А сам, между прочим, в такие же подлые ловушки людей ловишь.
- Ты это брось, Знахарь, - нахмурился Кадило, - кого это я ловлю? И что это еще за подлые ловушки? Я честный человек!
- В том-то и дело, что честный, - вздохнул я, - я это и сам вижу. Да и другие тоже. Слышь, Тюря, как думаешь, Кадило - честный человек?
Тюря тоже вздохнул:
- Он-то? Кадило - честный… Не то что мы, мазурики…
Мне стало смешно, когда Тюря назвал нас, убийц и негодяев, мазуриками, сказал:
- Это я просто вспомнил кое-что свое. Не обращай внимания.
- Так про какие такие ловушки подлые ты говоришь? - Кадило расслабился, - я чего-то не понимаю.
- Сейчас объясню, - сказал я и взял сигарету.
За время этого разговора я высадил уже чуть ли не треть пачки, а все никак не мог накуриться.
И только я настроился втолковать Кадиле, каким образом в невинных, на первый взгляд, словах могут скрываться ловушки, да привести ему в пример опытных следаков, которые ловушки эти самые расставляют так, что любодорого посмотреть, как от двери послышался лязг.
Все, кто был в камере, включая меня, моментально повернулись в ту сторону и услышали хриплый от хронического пьянства голос пожилого вертухая: