Если бы не велели им сейчас же бросать забавы, до полусмерти загонял бы старший брат младшего. Ибо Гюи был упрям и в поражении не сознавался.
Так и собрали всех родичей в донжоне, чтобы ждать им всем вместе.
И вот понеслись от ворот Нарбоннского замка голоса – сразу много, вразнобой. Загремели копыта, хохот поднялся. Что-то звякнуло, будто выронили или бросили щит.
В окно Симон видел, как его брат Гюи спешивается, как конюх уводит лошадь и что-то ворчит себе под нос, мотая головой.
Гюи де Монфор, сбросив пыльный плащ на руки подбежавшему слуге, уходит в свои покои. Слуга забегает сбоку, спрашивает о чем-то. Гюи кивает.
Симон ждет.
В донжоне собираются, один за другим, рыцари, дамы и монахи.
За окном, на дворе, гомонят солдаты. Пронзительно взвизгивают женщины – вишь, вьются.
Дети, втайне изнывшись, теперь затихли подле дамы Алисы – смирные-смирные.
Наконец долгожданные шаги. Гюи неторопливо поднимается – чисто умытый, одетый в белое. Всё как задумывалось еще по дороге из Рима.
И дама Алиса с трудом удерживает в груди изумленный вздох: никогда еще не видела она этого своего хмурого, молчаливого родича таким сияющим.
А Гюи де Монфор нарочно длит мгновение.
Симон – недвижим, как статуя.
Медленно склоняется перед ним Гюи. Время растягивается, становится густым. Всякий жест, всякое слово вязнет, исполняясь особенной тяжести.
Звучным голосом произносит Гюи де Монфор – будто жемчужины одну за другой перед братом выкладывает (сколько раз еще на корабле себя натаскивал – как стоять да как говорить!):
– Приветствую вас, господин мой и брат, граф Тулузский и Лестерский, герцог Нарбоннский, виконт Безьерский и Каркассонский!
Ибо такова была весть, которую вез он из Рима.
Симон под загаром бледнеет.
Симон встает, подходит к брату.
Гюи улыбается от уха до уха.
– Свят Бог на небе, – говорит он, смеясь, – и есть свет правды на земле. Шесть лет трудились вы неустанно и вот – не напрасны были потери.
Помедлив мгновение, Симон крепко обнимает брата.
– Здравствуйте, мессир, – только это и говорит Симон. – Как же я рад, что вы, наконец, вернулись.
Амори – старший сын, наследник – глядит на отца во все глаза. Восхищенно, влюбленно, почти молитвенно. В груди ширится неистовый восторг.
Губы Амори шевелятся, привыкая: «Граф Тулузский… виконт Безьерский…»
Родные, соратники, друзья – те вокруг разом принимаются шуметь, смеяться, весело переговариваться, друг друга поздравлять.
И дама Алиса поднимается со своего места, чтобы низко поклониться своему супругу.
И Симон перед всеми целует ее руку.
Лучшей пары еще не видано, чем граф Симон и Алиса де Монморанси: оба полны зрелой силы, оба красивы, статны, широки в плечах и поясе.
Кругом кричат здравицы. Свят Бог на небе! Есть свет правды на земле! Увенчан Монфор победой, и труды его не напрасны!
И дочери – Амисия, Перронелла, Лаура – бьют в ладоши и смеются, радуясь на отца и мать.
И только ближайшим – Гюи и Алисе – открыто, что для Симона так и не наступило праздника.
Пустыми, мертвыми глазами смотрит Симон – куда-то в сторону, мимо жены, мимо любимого брата.
Шесть лет он трудился, проливая кровь. Шесть лет битв, ненависти, предательств. Шесть лет…
Счастливая весть задыхается, погребаемая под пеплом усталости – не разгрести, не отвести руками! Радость выцветает, блекнет.
Шесть лет.
Как можно громче произносит дама Алиса:
– Возблагодарим же Господа!
– Аминь, – отзывается Гюи.
И Симон, чуть запоздав:
– Аминь.
Точно камень опускается на плечи симонова брата.
Вот уж в ком-ком, а в недоброжелателях и врагах граф Симон никогда недостатка не ведал. Вся жизнь, почитай, в том и проходит. То один, то другой берется за непосильную задачу – загнать в гроб Симона де Монфора.
Да только не выстроен еще такой гроб, куда удалось бы впихнуть Симона. Богат ростом Монфор, костью широк и обилен.
И вот, когда Симон разогнал по углам врагов своих – пускай, коли не прошла еще охота, в пустом воздухе зубами клацают! – выбрался нежданно один, допрежь союзник, а ныне, по неведомой прихоти, новый враг.
Выступил вперед и преградил пути Симону архиепископ Нарбоннский Арнаут, хрупкий с виду старик.
– Нарбонна остается свободной, – заявил он во всеуслышанье.
Симону тотчас же услужливо донесли: так, мол, и так, мессир граф, архиепископ Нарбоннский Арнаут говорит: «Нарбонна остается свободной».
Симон уточнил:
– «Свободной»? Под властью, что ли, мессира архиепископа?
– Видимо, так, мессир граф.
– Я ему покажу свободу, – зарычал Симон, не слишком, впрочем, ярясь: не испугался. – Будет ему полная свобода с оторванными яйцами…
И спешно собрался в Нарбонну.
Уже в седле сидел и сотня конников за спиной томилась ожиданием, когда подошел к Симону его брат Гюи.
И сказал Гюи де Монфор своему властительному брату:
– Возвращайтесь быстрей, мессир, ибо, сдается мне, сейчас не лучшее время, чтобы ехать в Нарбонну.
Подбирая поводья, отозвался Симон удивленно:
– Отчего же не время?
– Оттого, что лучше вам поспешить в Иль-де-Франс, к королю, и получить в ленное держание те земли, которые вы завоевали мечом.
За левым плечом Симона неподвижен знаменосец. Держит большое тяжелое знамя с золотым монфоровым львом, упирая в стремя толстое древко. Знамя висит, лев на знамени спит, завернувшись в широкие складки.
Симон говорит своему брату Гюи:
– Я лучше вашего знаю, что мне делать.
– Разумеется, – отзывается Гюи.
Покладистый младший брат графа Монфора.
Однако от брата не отходит и дороги ему не освобождает.
Симон говорит нетерпеливо:
– Что же, по-вашему, мне уехать сейчас в Иль-де-Франс, а вам оставить эту змею, архиепископа Арнаута?
Гюи молчит.
Симон слегка наклоняется к нему с седла.
– Брат.
Гюи поднимает лицо.
Симон повторяет:
– Брат, да вы, никак, боитесь, что в Нарбонне я убью архиепископа Арнаута?
Гюи говорит:
– Да.
– А что голой задницей на ежа сяду – этого не боитесь? – громко спрашивает Симон.
Знаменосец шумно фыркает. А Гюи отвечает Симону без улыбки:
– Нет, мессир, этого я не боюсь.
– Ну так посторонитесь! – кричит Симон, выпрямляясь в седле.
Гюи отходит, дает ему проехать.
Неторопливо шествует конь, унося Симона к открытым настежь воротам Нарбоннского замка – тем, что обращают выходящего спиной к Тулузе. Лев на знамени чуть шевелится, просыпаясь.
– Да поможет вам Бог, брат, – в спину уходящему говорит Гюи де Монфор.
Симон уже не слышит его.
А Нарбонна и не бунтовала вовсе – выжидала, наблюдала. Старик архиепископ бушевал вовсю. Метал молнии и громы.
Кричал с кафедры:
– Нарбонна остается свободной!
Город слушал.
– Свободной! – надрывался архиепископ Арнаут.
…прислушивался…
– А если только Симон де Монфор посмеет прийти сюда и захватить власть в Нарбонне, то я…
…обдумывал услышанное…
– Я отлучу его от Церкви! – гремел Арнаут.
Тут город понял, что старенький архиепископ спятил, и прислушиваться перестал. Ибо невозможно представить себе большей нелепицы, чем Симон де Монфор, отлученный от Церкви.
А архиепископ Арнаут продолжал бушевать и кричать, и ногами топать, да так громко, что его даже в Риме услыхали и пальцем оттуда пригрозили. Чтобы и сам не позорился, и святую нашу мать католическую Церковь полной дурой не выставлял.
А тут как раз подошел к Нарбонне Симон де Монфор и с ним сотня копейщиков да юноша-оруженосец, настороженный и грозный.
Симон вошел в Нарбонну.
(«…Отлучу! Не сметь!..»)