Но мое оскорбительное молчание не произвело никакого впечатления на Рультабиля, и он, подхватив мой чемодан в одну руку, а свой саквояж — в другую, подтолнул меня к двери. Затем мы сели в фиакр, ожидавший перед подъездом, и уже через полчаса находились в купе первого класса. Поезд увозил нас через Амьен к Трепору. И тут Рультабиль неожиданно поинтересовался:
— А почему вы не отдаете письмо, которое вам поручили мне передать?
Я поднял на него глаза. Что ж, угадать было нетрудно. Естественно, что госпожа Дарзак, огорченная отсутствием Рультабиля в момент отъезда, постарается ему написать.
— Потому что вы не заслужили этого, — ответил я и принялся осыпать его упреками.
Он не стал даже оправдываться, что лишь разожгло мой гнев. Успокоившись, я передал ему письмо. Он вдохнул его нежный аромат и нахмурил брови, скрывая под суровым видом сильное волнение. Я смотрел на него с любопытством.
— Вы не читаете?
— Не сейчас и не здесь, — ответил он, — позже.
После шестичасового путешествия мы прибыли в Трепор поздней ночью и в отвратительную погоду. Леденящий морской воздух принял нас в свои объятия. Нам повстречался только один человек, и тот оказался таможенным чиновником. Закутавшись в плащ и надвинув на голову капюшон, он расхаживал взад и вперед по мосту через канал.
Конечно, ни одного фиакра. Несколько газовых фонарей раскачивалось на ветру, отражаясь в огромных лужах, по которым мы брели, сгибаясь под порывами ветра. Какая-то запоздалая жительница Трепора прошлепала по мостовой своими деревянными башмаками. Я ворчал, проклиная судьбу и Рультабиля, с трудом выбиравшего в темноте дорогу, но он, должно быть, хорошо знал местность, потому что в конце концов мы оказались перед дверьми единственной гостиницы, открытой в это ужасное время года.
Рультабиль сразу потребовал подать ужин и разжечь камин, так как мы были голодны и замерзли.
— Не скажете ли вы наконец, что мы собираемся здесь искать, кроме ревматизма и воспаления легких? — поинтересовался я, видя, что Рультабиль продолжает дрожать как осиновый лист и никак не может унять кашель.
— Скажу, — ответил он, — мы будем искать аромат Дамы в черном.
Эта фраза заставила меня задуматься, и я почти всю ночь не сомкнул глаз. Кроме того, морской ветер продолжал завывать, бесчинствуя в узеньких улочках городка.
Среди ночи я услышал шорох в соседней комнате, где расположился мой друг. Я поднялся и открыл дверь. Несмотря на холод и ветер, он открыл окно и посылал в ночную темноту воздушные поцелуи. Он целовал ночь! Я прикрыл дверь и тихо улегся.
Рано утром я был разбужен Рультабилем, лицо которого выражало сильнейшую тревогу. Он протянул мне телеграмму, отправленную из Бурга и, по оставленному им распоряжению, пересланную сюда из Парижа. Вот ее содержание:
«Приезжайте немедленно, не теряя ни минуты. Отказались от нашего путешествия на восток и присоединяемся к господину Станжерсону в Ментоне у Рансов в Красных скалах. Пусть эта телеграмма останется нашей тайной. Не надо никого пугать. Используйте для своего появления у нас любой предлог, ваш отпуск, все, что хотите, но приезжайте. Телеграфируйте мне до востребования в Ментон. Скорее, я жду вас. Ваш несчастный Дарзак».
III. Аромат
— Это меня не удивляет! — воскликнул я, вскакивая с постели.
— Вы не поверили в его смерть? — спросил Рультабиль, и его лицо исказилось сильнейшим волнением, которое мне было не совсем понятно, даже учитывая драматизм ситуации.
— Признаться, не очень, — ответил я, — ему так хотелось сойти за мертвого, что он мог пожертвовать несколькими бумагами во время катастрофы «Дордони». Но что с вами, мой друг? Вы сильно побледнели. Вам плохо?
Рультабиль опустился в кресло. Дрожащим голосом он сообщил, что поверил в «его» смерть только после свадьбы. Он не допускал мысли, что живой Ларсан позволил бы совершиться акту, отдававшему Матильду Станжерсон в жены Роберу Дарзаку. Ларсану достаточно было просто показаться, чтобы воспрепятствовать этой свадьбе. Конечно, такое появление представляло для него значительную опасность, но он не колеблясь явился бы в церковь, зная религиозность мадемуазель Станжерсон. Она никогда не согласилась бы соединить судьбу с другим человеком при жизни первого мужа, даже будучи разведенной на основании людской морали. Тщетно убеждали бы ее в недействительности предыдущего замужества. По французским законам, священник навсегда сделал ее женой негодяя.