— Ничего, Левушка, в Израиле все изменится. В нем наша с тобой сила…
Лев вздохнул. Прадед бредил Израилем. После смерти прабабки он подружился то ли с раввином, то ли с мистиком, и нырнул в религию. Семья, конечно, насторожилась. На чрезвычайном совете было решено сопровождать старика в синагогу. Бабушка, мать и их мужья по очереди несли вахту в течение двух месяцев. За это время семья выучила три молитвы и перешла на кошерное питание. Сам прадед себе не готовил, а женщинам было проще готовить сразу на всех. Еще была просьба не звонить старику в шаббат, и на этом нововведения заканчивались. Прадед вел себя, как обычно, и душеспасительных бесед ни с кем не заводил. По крайней мере, пока не родился Лев.
Даже по Льву-младенцу было видно, как он похож на прадеда. Те же бледно-рыжие волосы и карие глаза, те же длинные руки и ноги. Его и назвать хотели по прадеду, но Лейба запретил — нельзя в честь живой родни. Тогда родители переиначили имя на русский манер. Прадед, когда узнал, что ребенка назвали Львом, хохотал до слез. И так и не смог внятно объяснить, почему.
— Мы с тобой, Левушка, особенные, — говорил прадед, сравнивая конопушки на их руках. — В нас великая кровь! В нас — сила предков.
Левушка верил. Левушка слушал прадедовы байки с открытым ртом. Перед ним вставали пустыни, оазисы, оливковые рощи, птицы пели в его голове, ящерицы шуршали по белым камням, и где-то там, впереди, в песчаной дымке стоял город. Иерусалим. В десять лет Лев мечтал о нем почти так же, как прадед. А потом…
Как-то на невинный вопрос маминой подруги, что он будет делать, когда вырастет, Лев с горящими глазами выдал, что уедет в Израиль, будет жить в Иерусалиме и будет самим собой. Женщины посмеялись, а с прадедом была проведена беседа. После этого байки прекратились. А через год прадед умер.
Без него восторженность Льва пошла на убыль и со временем переродилась в горький цинизм. Слова прадеда о том, что они особенные, всплывали в голове издевкой. Хотя, в тридцать лет не иметь своего жилья, близких друзей, постоянного дохода и даже сколько-то долговечной подружки — вполне себе особенность. Добавь к этому отсутствие увлечений и интересов, и получишь уникальность. А уж то, что ему единственному из всех его знакомых пришла повестка, переносило Льва в разряд избранных. Правда, к тому моменту он уже был в Турции. Мать буквально вышвырнула его из дома, с чемоданом и документами, доказывающими еврейство.
И вот он здесь. Прадед должен быть счастлив.
Лев затушил сигарету о поручень. Вечерело, и из долины поднимались запахи нагретой за день земли, можжевельника и розмарина. Они звали. Они орали минуя уши, прямо в нос.
Лев сдался. Он подхватил куртку и вышел за дверь. Уже на лестнице придумал, что идет в магазин за едой, а спускаясь по склону — что хочет набрать розмарина для готовки.
В долине было тихо и пусто. Время приближалось к шаббату, и люди в большинстве разошлись по домам. Сперва Лев шел по дороге, но, заслышав впереди голоса, свернул в лес. Здесь долина была совсем дикой и еще более сказочной, чем казалась с балкона. Крупные белые валуны стояли на склонах, как застывшие великаны. По красному песку тянулись темно-зеленые, мягкие на вид, но очень колючие кустарники. Попадались цветы, красные, желтые, пурпурные, непривычно яркие и большие для северных глаз. Лев разглядывал их с детским любопытством и старался ступать так, чтобы не затоптать. Вдруг он вздрогнул — рядом с тем местом, куда он только что поставил ногу, был четкий отпечаток лапы. Лев как-то сразу понял, что не собачьей. Ах да, его же предупреждали, в долине водятся шакалы. И, кажется, еще гиены. Но они выходят только ночью, а до ночи он тут бродить не собирается.
Лев прошел еще немного и сел на камень передохнуть. Он уже не раз пожалел, что не взял с собой воду. Пить хотелось ужасно, да и есть тоже. Нужно отдышаться и двигать обратно, пока не стемнело. Лев привалился дереву и закрыл глаза. Как же он сегодня устал…
Льва разбудил шорох. Он вскинулся, обернулся и встретился взглядом с парой сияющих глаз. Шакал стоял метрах в двух и смотрел на Льва. Лев похолодел. В голове пронеслось все, что он знал о диких шакалах. Поодиночке они не опасны, нужно бояться стаи…
Справа и слева появились еще двое. Лев медленно повернул голову. Еще двое стояли впереди. Сердце подскочило к горлу. Лев лихорадочно думал. И в то же время внутри него маленький Левушка кричал от восторга. Они здесь! Живые! Настоящие…
Шакалы не нападали. Они смотрели, принюхивались и чего-то ждали. Вдруг один вскинул морду, и стая, как по команде, завыла.
Сейчас нападут. Нужно залезть на дерево.
Лев не двинулся с места. Шакалы довыли и снова уставились на него. Старший переступил с лапы на лапу и вопросительно рыкнул. Потом фыркнул и, глядя прямо на Льва, снова завыл. Вой был длинный, низкий, и к нему постепенно присоединялась вся стая. Когда вступил последний шакал и круг замкнулся, Лев запрокинул голову и тоже завыл. Шакалья песня взлетела над долиной, громкая, опасная, лихая. Лев вскочил. Пели птицы, оглушительно пахли травы, мелкие грызуны шуршали в корнях. Где-то там, в пыльных очертаниях вечера, стоял город Иерусалим.
Лев взмахнул хвостом и тявкнул от восторга. Пять носов уткнулись в светло-рыжий мех.
А потом стая побежала. По холмам, по кустарнику, под деревьями, легко и вольно. И с ними несся, забыв обо всем на свете, циничный зануда Лев, наконец-то ставший самим собой.
Другая шкура
— А я говорю, пропустите! У меня жалоба!
Замок взвизгнул, дверь бухнула в стену, и в кабинет влетел медведь.
Менеджер завода шарахнулся к окну.
— Это что у вас за порядки такие?! — медведь ударил по столу — Где справедливость?!
За спиной чудовища маячила секретарша и знаками предлагала вызвать МЧС, омон и санитаров. Но менеджер уже взял себя в руки.
При ближайшем рассмотрении медведь очеловечился. Это был здоровенный косматый детина с внушительной бородой и в лохматой шубе, которая выглядела родственницей придверному коврику. Детина пыхтел, как чайник.
— А вы, собственно, кто? — спросил менеджер.
— Дык… Палыч я. Сторож ваш.
— Ну, садитесь… Палыч. Какие у вас к нам претензии?
Палыч покосился на стул, подозрительно потрогал спинку и сел, сложив ручищи на пузе.
— Лично к вам — никаких. Вы — человек нормальный, чистоплотный. И заводские вас уважают.
Менеджер хмыкнул. Он был молод, начитан, и педантично пропускал тренинги личностного роста и прочий тимбилдинг, которым грешило начальство.
— А вот старший смены у вас — сволочь! — вдруг рявкнул детина — Устроил курилку прямо за мной. Воняет, что сил нет. И все бычками завалено. Уж я на него ругался, аж охрип!
— А он что?
— Ржал, что твой конь. А сегодня бутылкой в меня бросил!
— Как так?
Менеджер захлопал глазами. Чтобы бросить бутылку в Палыча, требовалась отчаянная смелость и тяга к самоубийству. Старший смены ничем таким не обладал.
— А вот так! — подтвердил Палыч. — Пластиковую! Чуть в морду не попал. Ну, тут уж я не утерпел, цепь порвал, догнал, тяпнул за ногу…
Палыч жутковато оскалился.
— Ч-что вы сделали?
— Цепь я порвал и…
— Какую цепь?
— Ну как же… На которой сижу! Я ж говорю, сторож я ваш, Палыч! Да вы ж меня каждое утро гладите!
— ….?!…
Палыч вздохнул, встал со стула и превратился в собаку. Менеджер икнул. Палыч вильнул хвостом.
— А… вы… это… а?
Пес выпрямился, встряхнулся, и Палычем сел обратно. Менеджер молча достал из ящика коньяк и хлебнул из бутылки.
— В общем, жалуюсь я на него, — продолжил Палыч, как ни в чем не бывало. — Свинья он.
— А… вы… собака?
— Ну и что, что собака? — вскинулся Палыч — Что, раз собака, так теперь и не человек? Бутылки швырять можно?
Менеджер потер лицо руками. Палыч не исчез, и его проблема тоже. Нужно было что-то делать. В конце концов, за это ему и платили.
— Конечно, нет, — ответил менеджер строго. — Я с этим разберусь.