– Если бы это кому-то помогло – да, – кивнул Римо.
– Все равно это не решение проблемы.
– А фильмы ваши – барахло! – И Римо отвернулся.
Соседкой актера оказалась полная женщина в рваном розовом свитере, натянутом на хлопчатобумажное платье.
Римо присел около нее.
– А что думаете вы, мэм? Сможет эта... мм... процессия на ступенях Капитолия помочь вам обрести потерянное жилище?
– Никакое оно не потерянное! – огрызнулась женщина. – Скажу больше – вам бы такое. К вашему сведению, я – президент Вспомогательной женской лиги при Совете американских церквей. И я слышала, какие мерзости вы говорили нашему доблестному борцу за права обездоленных. Вам следовало бы знать, молодой человек, что дармовые деньги никогда не решат никаких проблем. Вынудить правительство принимать больше социальных программ – вот единственный путь покончить с общенациональным бедствием.
– Разумеется. – Римо поспешил удалиться.
Следующим его собеседником оказался пыльного вида молодой человек. Римо принял его за мусорщика. Он оказался аспирантом Гарварда, работавшим над диссертацией о бездомных, под которую получил двухмиллионный грант. Попались Римо также два репортера столичных газет, которые у него на глазах тут же передрались из-за того, кому принадлежат исключительные права на завтрашнюю публикацию.
– Хоть один настоящий бездомный тут есть?! – возопил Римо с верхней ступени лестницы, оглядывая людской муравейник.
Руку поднял гарвардский аспирант.
– Родители на прошлой неделе выгнали меня из их дома в Майами. Есть!
– Вот и сиди тут. – Один из сыновей актера поднялся и принялся резво спускаться вниз по ступеням. – Я со всяким дерьмом не общаюсь. Пока, я пошел.
– Я с тобой, – поднялся вслед за ним его братец.
– Сесть, ублюдки! – взревел их папаша. – Где ваша общественная совесть, подлецы?
– У тебя в заднице, – хором ответили детки.
– Там же, где и твоя, – снизошел до разъяснений старший сынок. – Тебе до всего этого дерьма примерно столько же дела – только ты хочешь сделать рекламу для очередной твоей говенной картины, папочка. Про семью бездомных – с нами, разумеется, в главных ролях. Мой совет – пошли это к черту. Потому как мой счет теперь раза в два побольше. В связи с чем, родитель, я начинаю собственный проект.
– Ах ты, неблагодарный урод! – загремел отец, вскакивая.
На ступенях завязалась драка, и Римо, неприязненно поморщившись, проследовал далее. На сей раз он не стал скрываться от полицейских, и один из них окликнул его.
– Эй, мистер, вы тоже участник демонстрации?
– Ну нет, – Римо покачал головой.
– Тогда мне придется попросить вас уйти отсюда. Право на участие – только по персональным приглашениям, сэр.
– Как это я сразу не догадался, – хмыкнул Римо. Подумав, он остановился. – Слушайте, а настоящих бездомных вы здесь когда-нибудь видели?
Полицейский скептически взглянул на Римо.
– В Вашингтоне? Где работает правительство? Да вы что, сбрендили, мистер?
– Похоже, не я один, – пробурчал себе под нос Римо, кинув последний взгляд на ступени, где орава псевдоотщепенцев готовилась к последнему и решительному протесту.
Чиун, Мастер Дома Синанджу, ждал Римо в номере гостиницы в Джорджтауне, который они сняли на двоих несколько дней назад.
– И скольким же бездомным мы помогли сегодня? – ядовито поинтересовался он, когда Римо появился в дверях.
– Об этом, – мрачно ответил Римо, – я не желаю разговаривать.
Усевшись на диван, Чиун демонстративно повернулся к Римо спиной и уставился в телевизор. Все то время, что они работали в Штатах, телевизор был его первым и единственным развлечением. Римо, однако, не мог спокойно лицезреть восседающего на диване Чиуна. Чиун был корейцем – за восемьдесят, хрупкого сложения, с жидкими седыми прядями на подбородке и над воротником кимоно... В общем, место ему было на тростниковой циновке. Раньше, в старое доброе время, он и мог сидеть только на ней...
Ныне Мастер Синанджу, облаченный в безупречно сшитый костюм-тройку, не без комфорта расположился на широченном диване. Вернее, костюм был бы безупречным, если бы не одна деталь – под страхом смерти Чиун заставил портного сделать рукава на полметра длинней, чтобы прятать в них отягощенные длиннющими ногтями пальцы.
– Я же говорил тебе, что нет никаких бездомных в Америке, – соизволил наконец подать голос Чиун, скосив глаза в сторону Римо. – Америка – слишком большая и великодушная страна, чтобы позволить даже самым ничтожным жить в картонных ящиках или спать на жутких скамейках в парке.
– Я же сказал, что не желаю об этом говорить, – отрезал Римо, не поворачиваясь.
– А раньше тебе хотелось, – не унимался Чиун. – Раньше ты говорил только об этом, и ни о чем более. Целый день – и только о том, как хочется тебе помочь несчастным, у которых нет ни еды, ни крыши над головой. А я еще тогда отвечал тебе – на всем пространстве между Канадой и Мексикой ты не найдешь ни одного такого. Я просто-таки уверял тебя. Но ты, конечно, не слушал. Вместо этого ты настоял, чтобы мы приехали в этот город – помогать несуществующим людям с их придуманными тобой неприятностями.
– Тебе, – огрызнулся Римо, – ехать было вовсе не обязательно.
– Но я приехал. Вместе с тобой. И вместе с тобой бродил ночами по улицам. И никаких бездомных я там не встретил. Поэтому я вернулся в этот отель – ждать, пока ты придешь и признаешь наконец свою ошибку.
– Чего это ты там смотришь? – Римо сделал попытку переменить тему. – Снова “Три куколки-2”?
Морщины Чиуна сложились в печальную гримасу.
– Нет. Я больше их не смотрю.
– Неужели? – подивился Римо. – А мне казалось, они тебе нравятся. Они воплощают все самое великое, что есть в Америке. Не ты ли это, помнится, говорил?
– Это было раньше.
– А потом?
– Повторные показы.
– Повторные – что?
– Показы. Они показывают одно и то же, пока нормальный человеческий мозг не наполняется этим, как губка, и перестает что-либо понимать.
– Настоящие культурные американцы, – не преминул ввернуть Римо, – называют это повторной демонстрацией.
– Демонстрация. Показ. Какая тут разница? Для чего показывать по нескольку раз одну и ту же картину? Вот когда по телевизору показывали любимые мной прекрасные драмы, никаких этих повторных... показов и в помине не было.
– Да ведь твои мыльные оперы по два раза и не показывают, – ухмыльнулся Римо. – Наверное, даже там понимают – второй раз их никто не станет смотреть. Одного раза более чем достаточно. Лучше придумать какую-нибудь новую тягомотину – ее точно проглотят.
– В настоящем искусстве, – наставительно изрек Чиун, – главное внимание уделяют деталям.
– Так что ты все-таки смотришь на сей раз, папочка? – снова спросил Римо, усаживаясь рядом с Чиуном на диван.
Диван прогнулся под его весом. Римо поморщился. В последнее время он избегал даже стульев, предпочитая в качестве сиденья надежный паркетный пол. Римо сполз на ковер, и его позвоночник, выпрямившись, принял более привычное его хозяину положение.
– Сейчас, – возвестил Чиун, – я смотрю Читу Чин. Она прекрасна.
– О, Боже! – скривился Римо. На экране действительно появилось напоминавшее по цвету и фактуре целлулоид лицо патентованной телевизионной красавицы. Голосом, больше напоминавшим визг циркулярной пилы, она запела песню, от которой у Римо сразу заломило зубы.
– Она, – Чиун обратил к Римо счастливое лицо, – сейчас тоже в этом городе. Ты знаешь об этом?
– Она, как бы тебе сказать, везде. Ее по всей стране показывают.