Идти так идти. Я потянула высокую тяжелую дверь с вертикальной надписью: «К себе». Внутри пахло сладким одеколоном, паленым волосом и еще чем-то противным. Сидело и стояло десятка два женщин.
У, какая очередь! Может, уйти? Нет, решено, выстою.
Я спросила:
— Кто последний?
Несколько голов повернулось ко мне и не ответило.
— Скажите, пожалуйста, кто последний?
— Здесь последних нет, — сострила черномазенькая с задорным зубом.
— Крайнюю ищете, гражданочка? — спросила пожилая, в голубых носочках, с седоватой мочалкой на голове. — Крайняя будто за мной занимала, да ушла.
Руки у нее были красные, натруженные и тяжело лежали между колен.
— Так я буду за вами, можно? А как вы думаете, товарищи, сколько придется ждать?
— Часа два в крайнем случае, — ответила пожилая.
Другие молчали. Одна из них, статная, белая, как-то по-лебединому повернула шею, прошлась по мне ярко-синими глазами и отвернулась.
Я, говорят, не робкого десятка, но почему-то робею женщин. Особенно когда их много и они заняты каким-то своим, женским делом. Мне всегда кажется, что они должны меня осуждать. За что? А за что придется. За мой почтенный возраст (тоже красоту наводить пришла!), за очки, английскую книгу в авоське. В этой очереди меня сразу потянуло к той, пожилой, в носочках. И она, видно, тоже заприметила меня. Две бабушки. Она потеснилась на стуле, давая мне место.
— Садись, чего там. Сказано, в ногах правды нет.
Я осторожно примостилась на самый краешек.
— Да ты не бойся, всей задницей садись. Поместимся: у меня-то постная. Была, да вся вышла.
Уселись.
— Хочу шестимесячную сделать, — сказала она. — Боюсь, муж любить не станет. Что-то начал к одной молодой похаживать.
— А дети есть?
— Сыновья. Двое.
— И у меня двое.
— А муж гуляет?
— Нет у меня мужа.
Она помолчала.
— Кому как повезет, — сказала она, подумав. — У меня хоть и гуляет, да не пьет, а у тебя и вовсе нет. Ты все-таки не бросай, надейся. Не такая уж слишком пожилая, из себя полная.
— Я не бросаю, — сказала я.
— Следующий! — крикнул из дверей жирный мастер в белом халате, с ярко-зеленым галстуком.
Черненькая с зубом подскочила и ринулась вперед.
Женщины загалдели.
— Не ее очередь!
— Не пускать!
— Я на шестимесячную, — отбивалась она.
— Все на шестимесячную!
— Я тоже на шестимесячную! — пискнула я.
— Сказано: все виды операций...
— В порядке общей очереди! А это разве порядок?
Общая очередь орала и волновалась.
— Не хулиганьте, гражданочка, — сказал жирный. — Всех обслужим, как один человек, будьте уверены.
Черненькая прошмыгнула в зал. Шум продолжался.
— Он с ней живет, — сказала белая, с лебединой шеей.
— Ну что ж, что живет... Порядок тоже нужно знать. Мало ли кто с кем живет.
— А вот потребуем жалобную книгу...
— Заведующего...
— Позвать заведующего!
Седая старушка за барьером гардероба взялась за вязанье. В кабине кассы розовая кассирша в голубом от белизны халате зевнула, вынула зеркальце и, напряженно растянув рот, стала ваксить толстые ресницы.
Именно эти ресницы меня взорвали. Робости как не бывало. Я подошла к кассе:
— Жалобную книгу.
Она поглядела неприязненно:
— А че вам нужно жалобную книгу?
— Не ваше дело. Любой посетитель в любой момент может потребовать жалобную книгу.
Очередь зарокотала, теперь уже против меня:
— Сразу чуть что...
— Одного человека приняли, а она жалобную книгу...
— Она в жалобную напишет, а людям неприятности...
— Тоже понимать нужно... Работают люди...
Не любят у нас жалобщиков. Но я уже закинулась.
— Гражданка, — сказала я голосом милиционера, — если вы мне сейчас же не дадите жалобную книгу...
Кассирша вышла из кабины:
— Я вам сейчас заведующего позову.
Вышел заведующий — чернокудрый детина с лицом мясника:
— Чего вам, гражданка?
Я объяснила ему, что мастер только что принял женщину без очереди. Ссылалась на свидетелей, но те молчали. Он выслушал меня без выражения лица и потом крикнул в зал, как кличут собаку:
— Роза!
Вышла конопатенькая парикмахерша в марлевом тюрбане.
— Роза, обслужишь гражданку без очереди.
— Слушаю, Руслан Петрович.
— Да разве я об этом? — заволновалась я. — Да разве мне нужно без очереди?
Руслан повернулся и вышел.
— Роза, — обратилась я к ней, — поймите, я совсем не о себе. Я только против беспорядка.
— Сами беспорядок делаете, несознательные, — сказала Роза и тоже ушла.