- Они могут бить просто по опушке рощи, где, по их предположению, замаскированы орудия, а этот летчик ищет сами орудия. Зря боеприпасы не расходует.
Группа штурмовиков с третьего захода обстреляла цели из пушек и эрэсами. Нанеся удар, самолеты начали перестраиваться в боевой порядок для следования на свой аэродром. Не успели уйти от рощи, как с неатакованной опушки внезапно загремели выстрелы немецкой артиллерии. Взрывы снарядов огромными султанами вздыбились на дороге севернее хутора.
- Что же это получается? - спросил Ворожейкина Тимошенко. - Выходит, ударили по пустому месту?!
В это время штурмовик с хвостовым номером «8», который летел последним в строю, издали заметив ожившие орудия гитлеровцев, мигом оторвался от строя и коршуном бросился на огневые позиции артиллерии врага.
- Так я и думал, - с облегчением сказал маршал авиации.
- Смотрите, смотрите, как их гвоздит! - послышались голоса.
- Вот это атака! А ведь замолчала, проклятая. Опять заходит. Ура!
- Четвертый раз пикирует. Действует один за всех.
- Молодец летчик. Герой, да и только. Вот так нужно воевать!
Летчик «восьмерки» атаковал шесть раз. Развернулся над хутором, покачал крыльями и удалился в сторону Дебрецена. С земли кавалеристы восторженными взглядами провожали героя неба. Артиллерия противника на восточной опушке рощи Круглая была подавлена. Кавалерийские части теперь получили возможность беспрепятственно двигаться по дороге на Ньиредьхазу. Вместе [142] с ними ехали машины маршалов, к которым присоединилась и радиостанция. Садясь в машину, Ворожейкин посмотрел на часы и обеспокоенно сказал:
- «Восьмерка» пробыла над целью сорок пять минут. Дотянет ли до аэродрома? Хватит ли горючего?
- Должна дотянуть, Дебрецен не так далеко, - сказал Павленко.
- А летчик все-таки молодец! Здорово воюет! - заключил Ворожейкин.
…В районе Ньиредьхазы представители Ставки пробыли несколько дней. Противник, сосредоточив здесь значительные войска, нанес сильный контрудар. После пятидневных ожесточенных боев, 27 октября, наши войска вынуждены были оставить Ньиредьхазу и временно перейти к обороне.
На этом Дебреценская наступательная операция закончилась. Советские войска готовились к новому наступлению в глубь Венгрии - к Будапештской наступательной операции. Готовилась к ней и фронтовая авиация. Г. А. Ворожейкин в эти дни уже побывал в авиационных объединениях и соединениях, действовавших не Будапештском направлении, и выяснил на месте, какая помощь им нужна в предстоящих боевых действиях.
Утром 30 октября 1944 года Григорий Алексеевич прибыл в штаб 5-го штурмового корпуса, который находился рядом с аэродромом Дебрецен. Маршала встретил среднего роста, крепкого телосложения авиационный генерал с волевым лицом и коротко представился:
- Командир пятого штурмового авиационного корпуса генерал-майор авиации Каманин.
Вся страна знала этого храброго летчика еще со времен челюскинской эпопеи как одного из первых Героев Советского Союза. Многое о нем слышал и капитан Павленко, но увидеть его так близко довелось впервые. Петр долго не сводил с него глаз. Каманин заметил это, сделал шаг, протянул руку и поздоровался.
Несколько часов провел Г. А. Ворожейкин на аэродроме Дебрецен. Интересовался укомплектованностью корпуса летным и техническим составом, наличием моторов, запасных частей к самолетам, горючих и смазочных материалов, боеприпасов. Инженер корпуса подробно доложил маршалу о состоянии самолетного парка и о потребностях в авиационной технике. Оказалось, что машин в корпусе почти на двадцать процентов меньше [143] нормы, а летчиков и стрелков-радистов - на шестнадцать процентов, запасы горючего минимальные, подвоз же мелких осколочных бомб и противотанковых бомб задерживается на неопределенные сроки.
- С такими недостатками вам трудно будет участвовать в операции, - заметил маршал, - сегодня же обо всем доложу в Москву. Примем срочные меры, и все необходимое вы получите.
Не были забыты и такие важные вопросы, как обмен опытом среди лучших экипажей корпуса в нанесении снайперских ударов по малоразмерным объектам противника на поле боя, во взаимодействии штурмовиков с танками, артиллерией и пехотой, с конно-механизированными частями. В штабе корпуса зашла речь о лучших летчиках-штурмовиках подразделений и частей 5 шак. Ворожейкин спросил Каманина:
- А не смогли бы вы позвать сюда летчика самолета с хвостовым номером «восемь», который двадцать шестого октября между шестнадцатью и семнадцатью часами штурмовал вражескую артиллерию северо-западнее Уйфехерто?
Григорий Алексеевич легко вспоминал даты, названия населенных пунктов. Можно было позавидовать этой его способности.
- А что случилось? - забеспокоился Каманин. - Может, зацепил своих?
- Ничего подобного. Я хотел бы поговорить с этим летчиком.
Пока суд да дело, начальник штаба корпуса полковник Бенюк послал машину за летчиком.
Вскоре в комнату вошел среднего роста крепыш с загорелым волевым лицом, со шрамом на правой щеке. Одет он был в черный кожаный реглан.
- Товарищ маршал авиации! Гвардии красноармеец Николаев по вашему приказанию прибыл, - четко доложил летчик.
- Здравствуйте, товарищ Николаев! - поздоровался маршал и сказал: - Я не совсем понял ваше воинское звание.
- Красноармеец, - ответил Николаев.
- У нас в таком звании не летают.
- Он был майором, - ответил генерал Каманин. - Но его судили и разжаловали.
- За что вас судили? - спросил Ворожейкин. [144]
- За столкновение с вышестоящим товарищем, - ответил летчик.
- Непонятно, поясните.
- В общем, неприятная история, товарищ маршал авиации.
- Дело было так, - начал рассказывать летчик. - Осенью прошлого года при форсировании Днепра наша эскадрилья попала в очень тяжелое положение: сначала нас накрыл мощный зенитный огонь, затем атаковали истребители. Мы потеряли хороших боевых товарищей, с которыми начинали войну, и сильно переживали эту потерю. А вечером за ужином с горя я выпил лишнего. В это время, как на грех, в столовую вошел заместитель командира полка и устроил мне публичный разгон, называя меня растяпой, трусом, чужеспинником, зря носящим ордена, и тому подобное. Я не стерпел, потерял над собой контроль. Не помню, как допустил то, о чем после и сам сожалел. Так со мной случилась беда. Меня судили, сняли с эскадрильи, разжаловали и лишили всех правительственных наград.
- А много их у вас было? - спросил маршал.
- Много, - ответил за летчика генерал Каманин и начал перечислять: - Ордена Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».
- И много вы летали в этом году? - вновь спросил Григорий Алексеевич.
- Все время летал. Мне дали возможность искупить вину в своей части, на глазах у товарищей.
- Хорошо, товарищ Николаев, - сказал Ворожейкин, - пойдите покурите и успокойтесь, а мы тем временем поговорим с вашими начальниками.
Летчик вышел. Григорий Алексеевич встал из-за стола, прошелся по комнате.
- Как считаете, Николай Петрович, этот летчик уже искупил свою вину? Или вы его до самого конца войны решили оставлять в красноармейцах? - спросил Ворожейкин, обращаясь к Каманину.
- Товарищ маршал! Николаев давным-давно искупил свою вину. Уже будучи красноармейцем, он награжден двумя орденами Красной Звезды, поскольку произвел очень много боевых вылетов, ходил на самые ответственные задания. [145]
- Так в чем же дело? - В голосе Ворожейкина послышалось недовольство. - Почему не ставите вопрос о реабилитации? Почему не восстанавливаете его в звании и должности? Он этого вполне заслуживает. Я сам видел, как он воюет. Это настоящий боевой летчик, многие у него поучиться могут. Пользуясь предоставленными мне правительством и Верховным Главнокомандующим правами, присваиваю летчику Николаеву воинское звание «майор» и назначаю его командиром первой эскадрильи штурмового авиационного полка, в котором он служит. Одновременно награждаю его орденом Красного Знамени и вхожу в ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о возвращении майору Николаеву всех боевых наград, которыми он был ранее награжден. - И - капитану Павленко: - Мои служебные бланки с вами?