— Чудесной вам ночи! — Лал проводил их взглядом. Эя будет с Даном: он заслужил это сегодня. А ему, Лалу, совершенно необходимо побыть сейчас одному.
…Через три месяца они будут у цели. Всего три месяца. Потом неизвестно, как сложится обстановка, как пройдет разведка, как встретит их планета, — и многое другое. Сейчас они относительно свободны: могут работать не больше, чем хотят.
Пока — все идет неплохо: необходимая подготовка проведена. Они жадно впитывали все, что он говорил: социальные темы по настоящему интересуют их. Пора ознакомить их и с выводами. Будет, конечно, не просто. Но они поймут, они не смогут не понять: как Дан сегодня исполнял «К Элизе»! Какая нежность, сердечность, доброта, какая человечность были в его исполнении, в неслучайном выборе этой пьесы. Без этого всего понять его, Лала, нельзя, — но имея, невозможно будет не понять.
Щенок мокрым теплым носом ткнулся ему в руку; потом, поставив передние лапы на колени, поднял морду и стал вопросительно смотреть в глаза. Лал забрал щенка на руки, погладил.
Пора. Как раз! Дан уже явно кое о чем начинает догадываться: «По-моему, ты что-то не договариваешь, младший брат». А его неожиданная злость и непривычна для современного языка грубость выражений, когда он говорил об употреблении в пищу мяса неполноценных. Грубость, обрадовавшая Лала не меньше, чем она шокировала Эю.
А Эя беспокоила Лала больше всего, ибо главная роль в его плане отводилась именно ей.
12
Когда стрелка часов подошла к сектору «утро», в рубке появился Дан, чтобы сменить Лала. Сказал, что неплохо бы устроить праздничный день; Эя тоже так думает. А Лал?
Не против, — но тогда лучше сразу идти париться: поспит он после бани.
В парилке было жарко — пожалуй, более чем обычно. Мысль Лала заскользила по цепочке. Жара. Экватор. Африка. Негры. Потом: негры-рабы. Америка, южные штаты. Дядя Том! Стоп!!!
«Хижина дяди Тома» американской писательницы-аболиционистки Гарриет Бичер-Стоу. Книга, невероятно потрясшая его в детстве. Так! С нее он и начнет. В ней есть все: рабство, насилие, торговля людьми, — и материнская любовь.
Он спросил Дана и Эю, помнят ли они эту книгу, входившую в программу гимназии, когда они, закутавшись в простыни, уселись на диванах.
— Еще да, — ответила Эя, — но уже лишь в общих чертах.
Дан только покачал головой: помнил, что была такая книга, но содержание — увы! — уже забыл начисто.
— Хотите, напомню, о чем она?
— Для чего?
— Чтобы выполнить вчерашнее обещание.
— А-а! Давай.
Лал перебрал каталог. Пожалуй, сейчас лучше всего подойдет вот этот фильм — еще ХХ века, цветной, но еще плоский: зато в нем много американо-негритянской музыки, прекрасная постановка и актерский состав. На три с половиной часа.
Так что ему было не до сна. Смотрел — и сам фильм и как они воспринимают. И радовался их реакции, их негодованию, слезам Эи. Пел беззвучно вместе с черными рабами их псалм: «Джерихон, Джерихон!». Он видел, что дело сделано: теперь они сами зададут вопросы, и он скажет все, что думает.
— Как можно — лишать свободы совершенно полноценных людей! — с возмущением сказала Эя вскоре после того, как экран погас. Дан молчал.
Лал усмехнулся: и это все? Он ожидал большего!
— А их не считали полноценными. Их привозили из Африки: она была отсталой по сравнению с Европой, откуда пришли белые американцы.
— Но ведь Джордж Гаррис способней и грамотней своего хозяина!
— Он для хозяина полунегр: неполноценный человек. Белый хозяин в этом нисколько не сомневается.
— Но это же неправильно! Несправедливо! Как только они могли терпеть!
— Не все же: ты видела.
— Да: бежали. В Канаду.
— Хорошо хоть, что у них, все-таки, было куда бежать, — вдруг заговорил Дан. — Вот Эя думает, как это могло тогда быть. А я о том, почему подобное возможно и в наше время. Так же думаешь и ты, Лал, и именно это все время не договариваешь. Так?
— Да. — Так сразу?!!! Неужели?! — Дан…
— Потом! Пир не отменяется. Быстро одеваться!
— Дан, я совершенно не поняла тебя. Что ты имел в виду?
— То, что существует! Неравноправие. То, что существуем мы, полноценные, интеллектуалы — и они, неполноценные. Одного из которых умертвили, чтобы я мог сейчас жить.
— Но это же совсем другое дело. Они ведь — действительно — неполноценные.
— Почему?
— Потому, что такими родились.
— Ты так думаешь?
— Конечно! Они появляются на свет так же, как мы. Отбраковывают только совершенно неспособных детей.
— Не способных к чему?
— К интенсивному интеллектуальному труду.
— Но может быть, они способны к какому-то другому труду?
— А кому он нужен? Есть машины: автоматы и роботы.
— Так почему бы им не делать даже многое из того, что делают автоматы?
— Но что из того? Они же, все равно, будут делать не то, что мы. Значит — автоматически — не будут равны нам: не будут полноценными членами нашего общества.
— Они смогут чувствовать себя полноценными среди себе подобных.
— Да именно так ведь — сейчас и есть. Противоречие снято? Лал! Как ты считаешь?
— К сожалению, внешне ты в чем-то права, — ответил Лал.
— Внешне? В чем-то? И даже: к сожалению?
— Да.
— Но почему?
— Неполноценные не должны быть тем, чем их сделали мы, интеллектуалы.
— Почему вы оба так считаете? Я не согласна с вами!
— Ну, хорошо: скажи, много ты общалась с неполноценными?
— Я? Мало. В основном, когда еще была совсем маленькой.
— Начнем с этого. Ты говорила, что любила свою няню.
— Думаю, не я одна.
— Ты помнишь, что о нянях говорила Ева?
— Да. Что они тоже специалисты, несмотря на отсутствие полного образования.
— Ты не согласна с тем, что для выполнения их работы, важность и значение которой сомнений не вызывают, полное образование не является абсолютно необходимым?
— Что ж: может быть. Ева, конечно, в этом компетентна. Тем более что люди в таком деле наверняка лучше самого совершенного робота. Но это — лишь часть вопроса.
— С другими группами их ты общалась? С гуриями, хотя бы.
— Ну…
— Что ты думаешь о них?
— То же, что и все. Что с их помощью легко снимаются мелкие временные проблемы удовлетворения сексуальной потребности.
— Прости за слишком интимный вопрос: как это происходило у тебя? Можешь ответить, только если хочешь. Правда, считаю, что нам стоит снять для себя запрет касаться этой темы.
— Я тоже: поэтому отвечу. Ну, во-первых, как у всех — дефлорация. А потом — когда внезапно приходило желание, и было жаль времени на устройство нормального контакта. Или когда не могла заснуть и начинала об этом думать. Иногда — для ознакомления с неизвестным способом или из-за желания испытать что-то очень острое. Вас не коробит?
— Нет: это только твое дело. У тебя все как у других. Но что ты еще думаешь о гурио? Ты сама?
— Удобно. Но… Как бы правильно выразиться…
— Неприятно?
— Да нет. Они, конечно, хороши собой, очень ласковы и выполняют любое твое желание. И специфические данные на высшем уровне, и обучены своему делу просто поразительно. Но, все-таки, что-то… не то!
— Вроде скотоложества?
— Да! Именно. Точно! Нет полного удовольствия оттого, что с гурио совершенно невозможно ни о чем говорить. Они ужасно примитивны. Сексуально совершенные животные — и только. Как кобели. Он сделает все, что, сколько и как ты хочешь, но после этого сразу — отсылаешь его. Как робота. Робот тоже все делает, только от его присутствия ни тепло, ни холодно.
— Вот именно.
— Но зато это удобно: экономит время, силы, нервы. А им все равно: они совершенно тупы и бесчувственны.
И тут Дан буквально взорвался:
— Нет!!! Не бесчувственны они! Малоспособны? Относительно — да. Примитивны? Да их же почти ничему и не учили. Поставили в детстве крест на их способностях и на том успокоились. А они, все-таки, — люди. Люди! Я это знаю. Хорошо знаю! — Он повернулся к Лалу. — Почему, почему же ты тянул столько времени? Я же… я же слишком давно тоже считал, что у нас не все в порядке.