— Я: для этого надо рассказать всем о том, на что ты открыл глаза нам. И по возвращении готов принять в этом самое активное участие. Не буду из-за излишней скромности недооценивать свой авторитет — он должен помочь успеху пропаганды. К моменту нашего возвращения обстановка для нее должна стать более благоприятной, чем сейчас. Как ты думаешь, брат?
— Ну, нет — меня не торопи! Говорите пока вы. Я хочу прежде знать, что вы сами думаете.
— У меня все. Пусть теперь скажет Эя.
— А мне кажется, что в первую очередь надо устранить условие, породившее их. Женщины сами должны рожать и растить детей. Тогда исчезнет отбраковка: ни одна мать не допустит ее в отношении своего ребенка.
«В точку!!!»
— Взамен увеличится еще больше потомство неполноценных, — сразу же возразил Дан. — И не начнут же женщины вдруг рожать!
— Начнут: глядя на ту, которая первой сделает это.
— Ну, сие весьма проблематично. Кто из женщин в настоящее время готов пойти на это? Никто, я думаю.
— Такие есть! Ева мне говорила, что есть! И она сама — в первую очередь. Ты напрасно так скептически относишься к этому. Лал! Ну, скажи ты, наконец!
— Эя права! Она женщина — и смогла понять главное быстрей тебя. Ты не удивляйся: ей помог инстинкт материнства — он куда сильней, чем мужской, отцовский. Значит, ты говорила с Евой?
— Да. И довольно много. В тот день, когда вы летали на рыбалку.
— Можешь что-то рассказать о вашей беседе?
— Все. В ней не было ничего, о чем мне не хотелось бы говорить.
— Скажи главное.
— Она снова говорила, что женщины сами должны рожать детей. Что связь детей и родителей должна быть восстановлена, что без этого жизнь никак нельзя считать полноценной. Что это необходимо даже для женского здоровья: природа мстит за невыполнение их органами своих функций — заболевание раком матки и груди не такое уж редкое явление.
Что немало ее коллег, с которыми она близка, с завистью смотрят на рожениц или тайком суют младенцам свою пустую грудь. Что они были бы счастливы сами родить и выкормить детей — но в настоящее время им это не дадут сделать. А если они попытаются, то слишком много авторитетных противников, которые будут в состоянии добиться их бойкота — и тогда детей у них отберут. Но она верит, что это, все-таки, неизбежно.
Что сама она готова нарожать уйму детей, если бы мы ее взяли с собой. Захотела — зачем-то — дать мне специальный архив, в котором у нее собраны материалы и программы буквально по всему, что связано с детьми. Я не хотела ей отказать, сделала перезапись и обещала хоть сколько-нибудь с ним ознакомиться. Но пока еще ни разу в него не заглядывала.
— Вы говорили об отбраковке? Она что-нибудь еще сказала тебе о ней?
— Нет. Совсем.
— Она и раньше тоже — никак не связывала между собой эти вопросы. Значит, в ее взглядах ничего не изменилось. И сделанный вывод принадлежит тебе самой.
— Ты не считаешь, что мне его подсказал? Тем, что говорил прошлый раз.
— Разве? — улыбнулся Лал.
— А может быть, и тем, что свозил меня тогда к детям. Ева к этому, конечно, тоже причастна. Тем, что дала мне подержать на руках ребенка. Я представила, что снова прижимаю его к себе, — и вдруг поняла, что если бы знала, что это мой ребенок — скорей бы умерла, чем дала причинить ему зло. Вместе с твоими словами это привело меня к тому, что я сказала.
— Что ж: все правильно! Возврат женщин к материнству я тоже считаю необходимым условием и главным средством уничтожения института неполноценных.
— Позволь, Лал, — возразил Дан, — ты же знаешь, что контингент неполноценных ничего не стоит начать комплектовать без отбраковки — одними потомственными.
— Не совсем так. Ты знаешь численное соотношение обеих категорий?
— Нет, конечно. А что?
— Примерно один неполноценный на десять полноценных. Это соотношение внушает мне сильное подозрение, что под отбраковку попадали и дети с временным отставанием в развитии. Почему? Почему нельзя было установить несколько низший уровень способностей для отбраковки? И дополнить необходимое количество потомственными?
А вот почему: совершенно отсутствует стопроцентное наследование качеств своих родителей; потомки неполноценных — не обязательно неполноценные по своим способностям. Это — непреложная истина, которую генетики, безусловно, учитывают, всячески ограничивая число потомственных неполноценных.
Никто не знает, какая доля потомков неполноценных была бы отбракована, если бы они росли в таких же яслях, садах и школах, как остальные. Сейчас их сразу обучают по примитивной программе, но при этом они в среднем не уступают в развитии отбракованным детям.
Если количество потомственных резко увеличится — а этот процесс уже начался — то среди их потомков будет слишком много таких, правомерность отнесения которых к неполноценным по их умственным способностям можно будет оспаривать.
— А что помешает тогда подбирать для спаривания самых тупых?
— Это слишком ограничит возможность получения необходимых для использования качеств.
— И все-таки? Если добьются, чтобы рождались только тупые дети?
— Нет! Повторяю: ничего не выйдет. Такие будут мало способны к тренировкам и соблюдению режима. Это будет материал слишком низкого качества. Ну, как?
— Сдаюсь! — Дан протянул Лалу руку.
— Ну, зачем? Пропаганда тоже будет неимоверно важна: без нее люди не поймут истинное положение вещей; лишь она сделает ясными цели. И твой авторитет, старший мой брат, сыграет в этом огромную роль. Ну, все — хватит! Одеваться!
Дан вел стол в этот «вечер».
— Будем пить за тебя, Лал, — сказал он поднимая кубок с нектаром. — За светлый твой ум и чуткое сердце, разглядевшие то, что не замечал никто. За то, что ты нам раскрыл глаза и подсказал выход. Будь здоров и счастлив! Да свершатся твои мечты!
Лал тоже поднял кубок:
— Дорогие мои! Сегодня я особенно счастлив — оттого, что я сейчас не только рядом с вами: вы теперь разделяете мои мысли и веру. Давайте выпьем за возрождение социального равенства, за воплощение нашего идеала! — он чокнулся с ними. Они не чувствовали, насколько он напряжен.
Говорить ли им остальное? Не рано ли?
Нет. Лучше всего сказать сегодня. Но — не в данную минуту.
— Как ты шел к этому? Расскажи! — Ему дали удобную возможность подготовить их к главному, и он поспешил ею воспользоваться.
Это был длинный рассказ, потрясший их обоих.
— Лал, поешь, — сказала Эя, когда он кончил. — А то ты умрешь с голоду. Мы-то хоть ели немного.
— Ничего: я терпеливый.
— Куда больше! Молчать столько лет — не сказать мне ни единого слова, — упрекнул его Дан.
— Просто, не хотел тебе мешать делать главное: только оно могло сделать возможным изменить то, что мне удалось разглядеть. Но — если бы я знал о Ромашке!
— Ну ладно! Что ж теперь. А ты поешь, — поешь, все-таки!
Они молча стали есть, и ему не задавали вопросов, но по их нетерпеливым взглядам было понятно, что сегодняшний разговор еще не окончен.
— Лал, брат, а ведь тебе было не легче, чем мне тогда, — задумчиво сказал Дан, когда Лал насытился и закурил. — Но почему ты молчал и потом?
— Ты ждал прихода вести от Тупака. А потом у тебя уже не было сил на новые проблемы.
— И ты берег меня. Но годы подготовки, все десять лет?
— Разве можно было отвлекать от нее? Нет, конечно. Тоже нет!
— Какие вы!!! Вы — оба!
Они удивленно повернулись к ней.
— Что ты, Эя?
— Ну да! Оба! Открыть, додуматься до таких вещей! Мочь такое!
И Лал решил: «Пора!»
— Но ты можешь еще больше.
— Я?! Скажешь тоже!
— Сможешь! Не сомневайся.
— Куда мне! Что — я смогу?
— Хорошо! Послушай, Эя. И ты, Дан. Давайте поднимем кубки за то, что сможешь только ты, Эя. За чудо, которое ты должна сотворить: за то, чтобы ты родила ребенка!
— Что?!! — разом воскликнули они оба.