Добравшись до берега, они подкрепились и поспали по очереди. Двигаться дальше решили сразу же после сеанса связи с Эей.
Снова уселись в катера, подняли их ввысь — и тогда увидели «солнце»: чистое, яркое, молодое.
Пещер на этой планете было немало, и локатор уже на первом витке зафиксировал несколько объектов, которые могли оказаться входами. Астронавты выбрали один из них — примерно в десяти тысячах километров от первой пещеры.
Вход был в узком мрачном ущелье. Почти сразу за ним находился небольшой грот, единственной возможностью проникнуть из которого дальше был путь глубоко вниз, через пропасть-колодец. Они спустились по нему на глубину двести метров с помощью лебедки, встроенной в следовавший за ними робот.
Дальше двигались на шагающей платформе-многоноге по горизонтальным и наклонным коридорам вдоль подземной реки. Местами коридоры переходили в огромных размеров залы; потом снова суживались, оставаясь, однако, достаточно широкими, так что почти до конца они смогли двигаться на многоноге. Лишь под конец им пришлось слезть и пойти пешком.
Остаток пути был недолог. Только пять раз пригнувшись и один раз вступив в поток, прошли в невероятно огромный зал с глубоким озером, куда с высоты, по-видимому, очень большой, низвергался водопад. Свод почти не был виден.
С какой все же высоты падает вода? Для выяснения они надули водородом небольшой шар и запустили вверх. Потолочный колодец, куда он ушел, был достаточно длинен: тонкая леска, к которой был прикреплен шар, непрерывно сматывалась, раскручивая катушку со счетчиком. Размотав около четырех километров, они заподозрили, что шар уже находится вне пещеры, — остановили катушку и пошли обратно.
— Ну, эту-то пещеру тебе не жалко?
— В ней нет ничего особенного.
— Ну, не скажи! Неказиста, но для оксигенизатора — о такой даже мечтать невозможно было. Входной колодец, горизонталь и выходная труба. Да еще вода сверху — не говоря уже о размерах озера.
— Интересно, на какой высоте выход трубы?
— Может, удастся увидеть шар: не хотелось бы снова возвращаться — сигнал на такую глубину не дойдет.
— Будем надеяться, что он уже вне трубы — нам ведь пока везет.
— Еще бы! Две такие пещеры. Надо будет позже выяснить, куда уходит поток.
— Может быть, пойдем вдоль него?
— Нет: мне не терпится найти выход трубы и осмотреть там окрестность. Местное время, знаешь, какое уже?
— Ого, действительно! Двинемся-ка быстрей.
Но из ущелья у входа шар виден не был. Начало смеркаться. Торопясь, они уселись в седла вертолетов, застегнули ремни на поясе и груди и взлетели.
И только с высоты увидели шар, ярко освещенный последними лучами, и под ним большое озеро среди гор. Они летели на максимальной скорости, но когда подлетели, удалось лишь разглядеть, что висит он на высоте около полукилометра над зеркалом озера и несколько ручейков, стекающих с гор к озеру.
20
Было обидно возвращаться к катерам, не осмотрев все подробно. Вместо того, чтобы включив фонари на шлемах, попробовать с высоты найти выход трубы, и ограничившись этим, улететь, решили переночевать на террасе, расположенной на склоне горы несколько ниже той, где находилось озеро, и утром возобновить осмотр. Лететь к вездеходу, оставленному в ущелье, к тому же, казалось рискованным, да еще и порядком устали.
И они с наслаждением растянулись на камнях, сбросив с себя вертолеты. Пососали жиденькую питательную пасту из наконечников, выходящих в шлем. Поочередно соснули.
Потом с нетерпением ждали рассвет, чтобы продолжить поиски. Дан, включив фонарь поярче, осматривал террасу. Почти отвесные склоны с трех сторон, обрыв на краю четвертой. Влажные камни.
— Лал! Ты на Земле когда-нибудь ночевал в горах?
— Приходилось.
— Я — только пару раз. Кроме нашего домика.
— Я побольше. А тихо как! Но в случае чего — надо сразу пускать вертолет в сторону от горы.
— Может быть камнепад?
— Не похоже. Не вижу следов. Но — все-таки!
— Найдем выход трубы, осмотрим тут как следует — и можно сажать крейсер.
— Я думаю, выход под скалой слева. Она явно нависает над водой.
— Меня еще интересует, что питает озеро?
— По-моему, ночной конденсат с гор: ручейки текут оттуда. Давай немного разомнемся.
Они дошли до обрыва.
— Как ее потом назовут? — задумчиво спросил Лал.
— Кто знает. Интересней, когда ее удастся заселить. Пока она выглядит довольно угрюмо.
— Небо, смотри, проясняется.
Засверкали звезды, горы причудливо осветились сразу светом двух лун. Удалось увидеть, как яркая звездочка снова прочертила небо. Эя! Но обменяться сигналами невозможно без аппаратов связи на катерах.
— О чем она сейчас там думает?
— Наверно, беспокоится, что долго нет сигнала от нас.
— Обменяемся утром.
— Может быть, немного завидует нам. Дан, как ты думаешь — она уже решилась?
— Трудно понять. Была так усердна.
— Тем не менее: решилась ли она окончательно?
— Должна, я считаю.
— Но когда?
— Торопишься?
— Тебя это удивляет? Не знаю почему, последнее время мое привычное терпение изменяет мне. Так хочется увидеть, как она будет держать на руках своего ребенка.
— Нашего.
— Нашего, м-да… Дан! Я, знаешь, что хотел тебя спросить?
— Что?
— Будешь ли ты задавать себе вопрос — чей он: твой или мой?
— Да какая разница?
— Понимаешь, существовало понятие — голос крови: когда ты знаешь, что ты — а не кто другой — отец ребенка. Вдруг это будет беспокоить тебя?
— Не думаю.
— Ты разве можешь ручаться?
— Откуда я могу знать? Но даже если и будет, так что? Разве я не способен владеть собой?
— Не знаю, будет ли от этого лучше. Понимаешь: ребенок должен иметь определенного отца. И им должен быть ты.
— Почему я — не ты?!
— Я поставил эту цель.
— Что ты предлагаешь?
— Чтобы близость между Эей и мной прекратилась.
— Но ты же живой человек. Двадцать лет без женской ласки?
— Для меня это не столь важно: главное цель! Вытерплю. А нет… Существовали же когда-то резиновые куклы.
— Это уж слишком неожиданно. Я совершенно не готов что-либо ответить. Давай поговорим о чем-то другом.
— Но ты подумай об этом, ладно?
— Да. — И они надолго замолчали.
Лал прервал тишину:
— Дан, знаешь, я до сих пор не могу отделаться от впечатления твоего рассказа — о той гурии, Ромашке. Какой потрясающий материал!
— Материал? Не понимаю.
— Да: для книги.
— О ней?
— Не только: о нашей эпохе. Большой роман. Он начал у меня складываться, когда я вел беседы с вами. Ты разрешишь использовать твою историю?
— Конечно.
— Гурия, неполноценная, окровавленными, изрезанными руками держит на своей груди голову спасенного ею человека, чье открытие перевернет мир, и плачет от жалости к нему. Не думая, что, может быть, сама настолько обезображена, что уже больше не годится для своего дела — и тогда больше жить ей не придется. Ей жалко «миленького»! Пусть прочтут, пусть знают: неполноценные — люди!
— Твоя книга будет кстати: само же это не исчезнет. Кому-то всегда будет казаться удобным: нам еще предстоит очень нелегкая борьба. Ее необходимо успеть написать здесь.
— Она будет очень велика по объему.
— Все равно, успеешь. Мы включим ее в свою программу — как и рождение ребенка. Только…
— Сменить имена?
— Да — желательно.
— Я назову тебя другим древним именем.
— Разве у меня древнее имя?
— Да: библейское. Дан был одним из двенадцати сынов патриарха Иакова, внука Авраама. У Иакова было две жены: Лия и Рахиль. Он любил Рахиль, но в отличие от не любимой им Лии она долго не могла родить. И тогда Рахиль дала мужу свою рабыню Валлу, и та родила Дана, который считался сыном не ее, а Рахили. Богатырь Самсон был его потомком.