— Как? Но ведь…? Тебе разрешили прямую связь с ними?
— Я была у них.
— О-о! А карантин?
— Он почти кончился: Эя сразу получила разрешение — я летала к ним.
— Ну-ка, расскажи! Как они?
— Относительно ничего. Внешне, по крайней мере.
— Что они тебе рассказали? О Земле-2? О полете? О Контакте?
— Нет: они сказали, что об этом все почти могу узнать из их отчетов.
— Тогда: что же?
— Многое. Но главное: я вчера видела их детей.
— По-моему, это единственное непонятное из всего, что с ними произошло.
— До вчерашнего дня — для меня тоже. Нужно было увидеть, чтобы понять: они очень счастливые люди, хоть и кажутся невеселыми.
— Еще бы: после такого!
— Они счастливые люди, — повторила Лейли. — Пожалуй, самые счастливые на Земле.
— Еще бы! Суметь столько совершить: полет в Дальний космос, освоение Земли-2, выход на Контакт.
— Нет: больше всего потому, что у них есть дети. Их дети. Потому, что они сами их родили и вырастили. Потому, что живут вместе с ними.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что видела. И потому, что они сами рассказали мне обо всем. О том, как это дало им возможность даже там чувствовать себя счастливыми.
— Значит: счастливые, счастливые, счастливые! Ты это без конца повторяешь.
— Могу повторить еще. Вместо обычной нашей разобщенности — теплота отношений, какой я еще не видела. То, чего нам всем не хватает.
— Ты можешь ручаться за всех?
— За подавляющее большинство, во всяком случае.
— Но все космонавты такие: они там вынуждены непрерывно общаться — и привыкают друг к другу.
— Нет, это другое: большее.
— То, что называли любовью? Что привлекало тебя в старинных пьесах, так ведь? Но кому это сейчас нужно? Ни одна из таких пьес, которые ты пробовала ставить, не имела же успеха.
— Это печальней всего. Чувство, которое когда-то считалось самым прекрасным, позабыто.
— Но ведь это исключительное чувство мужчины и женщины друг к другу согласно идеалу прошлых веков осуществлялось в браке, то есть в совместной жизни до самой смерти — с соблюдением верности друг другу и рождением детей. Ты увидела нечто подобное? — спросила молчавшая до сих пор самая молодая из присутствовавших — Рита, актриса-аспирантка.
— Да. Именно.
— Это ты и называешь любовью: только это? Но ведь такое было лишь идеалом — не правилом. Браки заключались не только по любви, нарушение верности было повсеместным. Разве не так?
— Но разве люди не созрели для воплощения идеала, превращения его в норму?
— Мне совершенно не понятно, о чем ты грустишь. Ну: мы позабыли слово «любовь», в основе которого, все-таки, лежит физическое влечение мужчины и женщины друг к другу — страсть, дарящая радость. Мы совершенно свободны в отношении ее: сплетай пальцы и будь близким с тем, кто тебе сейчас нравится. Ты всегда имеешь возможность поступать так, не думая ни о чем кроме своего желания. Разве это не прекрасней того, что было когда-то? — Рита победоносно улыбнулась.
— Нет, — тихо ответила Лейли. — Это не дает тех душевных переживаний, какие давала любовь.
— Но кто испытывает потребность в таких переживаниях?
— Есть такие.
— Никто им не мешает сохранять длительную связь друг с другом, хоть всю жизнь. Я таких не знаю: ни одного. Да их и есть — крайне мало.
— Я, все-таки, знаю их.
— И они тебе нравятся больше остальных?
— В их отношениях больше, гораздо, душевного тепла, чем у других — но они не имеют естественного завершения: любовь без детей не полна.
— Этот вывод — твой собственный?
— Нет. Конечно, нет. Его когда-то сделал Лал. Дан и Эя смогли убедиться в его правоте: они рассказали мне, как появились на свет и росли их дети.
— И сумели убедить тебя?
— Сумели. Ведь я видела их всех вместе.
— Лал. Значит, он. На него это похоже.
— Рем, он же был тебе почти ровесником?
— Да. И его выступления я помню хорошо. Лалу слишком многое не нравилось в современной жизни: считал, что немало из существовавшего у людей былых эпох совершенно незаслуженно забыто. Что ж, тогда все гораздо понятней.
— Что тут может быть понятным? — запальчиво вновь вступила Рита. — Современная женщина, сама рожающая детей вместо того, чтобы целиком отдаваться работе; теряющая время на то, что может сделать неполноценная! Совершенно не оправданный анахронизм. Да! По-моему, это нельзя ни понять, ни оправдать.
Лейли почему-то не хотелось спорить. Она встала и ушла.
…Спектакль вечером прошел с обычным успехом, хотя играла хуже, чем в предыдущем. Но публика этого не замечала: выручило ее профессиональное мастерство.
А после спектакля мучительно не хотелось возвращаться домой: панически боялась второй бессонной ночи, того, что мрачные мысли совершенно загрызут ее. К счастью, усталость свалила ее — в тяжелый сон.
В том же спектакле была занята и Рита.
Домой она отправилась не одна — со своим новым знакомым, молодым докторантом-генетиком. Познакомилась с ним на пиру в прошлый четверг, — их пальцы сплелись тогда. Они и сейчас желали друг друга и сразу же поехали к ней.
Он был умел и очень пылок; ласкам его не было конца, и они снова и снова возбуждали ее.
— У тебя тело богини, — говорил он, неотрывно глядя на нее потемневшими от страсти глазами, и пальцы его непрерывно блуждали, касаясь плеч, груди, живота, бедер. Они без удержу отдавались друг другу.
«До чего хорошо! О-о-о! До чего же хорошо!» думала она. «Эта Лейли — она статуя, не женщина. Просто статуя, хоть и прекрасная, красивей всех других, настоящих, женщин. Таких, как я. Что она понимает? Она же не способна на настоящую страсть, может только изображать ее на сцене».
— Послушай, мой желанный, а хотел бы ты быть со мной всю жизнь? — вдруг спросила она его.
— Боюсь, что да! — не задумываясь ответил он.
Она засмеялась:
— Ты не понял: я не имела в виду только заниматься этим. Спросила о другом: хотел бы ты всю жизнь быть близким только со мной и не знать других женщин?
— Зачем? — удивился он.
— Вот именно: зачем?
— Прости: не понимаю.
— Так: продолжение одного сегодняшнего разговора — кстати, довольно любопытного. Рассказать?
— Потом!
— Успе-ешь! Послушай, все-таки. Разговор — о любви.
— О чем?
— Это то, во что когда-то облекли романтики прекрасную, язычески радостную потребность физического слияния мужчины и женщины. Ее, любви, непременными атрибутами были верность, то есть недопустимость физического общения с другими, и еще многое, туманно-возвышенное. И все это, судя по литературе тех времен, в основном оставалось идеалом и, в действительности, было редкостью.
— Ну, бывает и сейчас. Кое-кому почему-то нравится жить вместе и довольствоваться почти исключительно друг другом.
— Ты с такими сталкивался?
— Ни разу. Да и какое нам с тобой дело до них? Разве нам будет хуже, если мы будем близки еще с кем-то?
— Конечно! Но послушай еще. Интересная подробность: любовь должна завершаться образованием семьи и рождением детей. Вот!
— Бред какой-то! И кому теперь это нужно?
— Самой красивой женщине Земли — Лейли.
— Как стремление великой актрисы к необычным душевным переживаниям?
— Если бы! Как следствие воочию виденного примера.
— Какого?
— Такого: Дана с Эей и их детками! Ей разрешили вчера посетить их.
— Она лично знакома с ними?
— Еще бы! Лейли ведь много снималась в фильмах Лала, была его другом. Кстати, именно Лал и вдохновил их на этот подвиг — рождение детей: они сами сказали Лейли.
— Вот это — уже интересно. Ну и…?
— Все. Больше ничего не знаю. Тебе этого мало?
— Пожалуй, предостаточно. Гм, симптом мало приятный.
— Это так серьезно?
— Может быть, — он сел на постели. — Было уже кое-что еще. Среди педагогов, в основном тех, кто имеет дело с детьми раннего возраста, были женщины, выражавшие желание родить ребенка. К счастью, кроме одного случая дело дальше слов не пошло: они знали, что мы к ним тогда потребуем применения бойкота, и при судебном разбирательстве им нечего надеться на поддержку достаточного большинства человечества.