— Не беспокойся: мне пока еще можно. Что ты так глядишь?
— Изменилась ты.
— Мой живот и грудь? Она, гурия, была полной.
— Не только это.
— Подурнела?
— Даже для гурии слишком красивая. Не в этом дело: ты стала очень хорошо улыбаться — ты мне теперь куда больше нравишься. У тебя раньше — были такие глаза!
— Я теперь счастливая.
— Я рад.
— Я буду играть.
— Когда хотите приступить?
— Как только определим возможный состав актерской группы. Сегодня попробуем поговорить, с кем возможно.
— Добро. Если надо, помогу уговаривать.
— Вначале попробуем сами.
Задача была слишком не легкой — в отличие от предыдущей, «Бранда», предстояла постановка совсем уж необычная: ни в одной из современных пьес не фигурировали неполноценные — они как бы не существовали вообще. Поэтому на крайний случай и был предусмотрен камерный вариант, о котором они упомянули: всего два действующих лица — он и она, гурия. Все действие происходит в его блоке: рассказ гурии, дополняемый звучанием записи его голоса, затем его покушение на себя и спасение ею; все остальное — его монолог. Вариант, во многом ограничивающий возможности постановки.
Итак, найдутся ли желающие?
— Если бы мы предложили это сразу после премьеры «Бранда»: какой был тогда подъем!
— Ты права. Мы и начнем с тех, кто играл в нем.
… Попытки кончались неудачей одна за другой: мысль выступить в роли неполноценных отпугивала всех.
— Кажется, придется опять обратиться к Цою.
И тут на браслете Лейли загорелся сигнал вызова. Она включила экранчик: Рита улыбалась на нем.
— Добрый день, сеньора!
— Хороший день, Рита!
— Мне только что сказали, что вы здесь. Я хочу поговорить с вами: можно?
— Ну конечно! Ждем тебя — в холле дирекции.
— Сделаем последнюю попытку: если и она кончится неудачей, сразу обращаемся к Цою.
Рита почти вбежала, запыхавшись, в холл, едва они успели туда зайти.
— Добрый день, сеньор!
— Здравствуй, девочка. Приятно, что хоть кто-то так рвется тебя увидеть.
— Мне о-очень надо поговорить с вами. Это правда: вы готовите новую постановку? Очень необычную? Мне так сейчас сказали.
— И — что никто не согласился в ней играть?
— Да. Но я хочу. Можно?
— Девочка! Какая ж ты умница.
— Я хочу опять работать с вами. Очень!
— Ну, ты — первая!
— А я ведь сумасшедшая: я — Герд.
— Великолепная Герд! Сейчас познакомлю тебя с содержанием. Только не пялься, как все, на Лейли.
— Да, да! Извините. — Она слушала Поля — лицо ее становилось все серьезней.
— Ну, что: и ты испугалась?
— Я? Нет: это потрясающе! Я очень, очень хочу. Какую роль мне дадите?
— Заняты только две: Его — мной и Гурии в основной сцене у Него в блоке — Лейли. Все остальные роли пока, увы, свободны. Ты первая и единственная изъявившая желание сама: за это я готов отдать тебе любую роль. Конечно, если она тебе подходит, — тут же поправился Поль.
— Я тоже хотела бы играть Гурию.
— Гурию второго плана — в сценах ее рассказа Ему: вначале совсем молоденькая. А что: она, пожалуй, подойдет! А, Лейли?
— Думаю, что — да.
— Мне сейчас такая, достаточно крупная, роль очень нужна. Как завершающая в моей аспирантуре.
— Хорошо: бери ее. Но пока нас только трое — помогай, если можешь.
— Я попробую: думаю, что получится.
— У нас не получилось — ты не переоцениваешь свои возможности?
— Вы же обращались к достаточно известным актерам: вы не там ищете.
— Послушаем, Лейли: истина глаголет устами младенцев.
— Надо к молодым обратиться: там больше интереса к вашим взглядам — я уже успела убедиться. — Ее попросили в компании аспирантов — актеров и режиссеров — рассказать о Дане, Эе, их детях. Слушали с жадность — это подталкивало рассказывать как можно подробней. Все, что увидела, и то, что слышала. Внезапно поймала себя на том, что говорит как их сторонница; сама удивилась, насколько хорошо помнит все, что слышала о взглядах Лала. «Ну и что?» — тут же спокойно подумала она. Спорили довольно горячо, и можно было говорить о начале появления сочувствия; невольно она сама способствовала этому. — Молодые менее косны: новое всегда привлекает их.
— Но все отказывались до сих пор: нужно играть неполноценных — это казалось им чересчур.
— Вот посмотрите!
— Тогда давай: не откладывай!
И Рита сразу взялась за радиобраслет. Вызывала одного за другим, в нескольких словах объясняла свое предложение и назначала им встречу. И почти никто не отказывался. К удивлению Поля и Лейли, в числе тех, кто почти сразу давал согласие, были и их собственные аспиранты.
Помощь Риты оказалась неоценимой, и из-за этого даже не могло возникнуть мысли, в насколько сложном положении она оказалась.
Казалось, за время их отсутствия на студии она избавилась, как от наваждения, от действия их слов. Воспоминание об увиденном заглушило наслаждение от встреч с Миланом, вновь ставшими очень частыми. Он опять стал казаться ей ближе их. И тут она сделала то, что можно было счесть нанесением тайком удара по ним.
Как аспирантка, она должна была производить тщательный разбор каждой сыгранной роли и пьесы, в которой участвовала. И занимаясь анализом роли Герд и «Бранда», стала знакомиться со всем творчеством Ибсена.
Идея «Дикой утки» поразила ее. То, к чему призывал Бранд — к мужественному открытому знанию правды — в среде обычных людей несло лишь вред и разрушение. Правда была им не под силу: герой пьесы, Грегерс Верле, который проповедовал ее необходимость, казался одновременно и нелепым, и бесчеловечным. «Бранд» и «Антибранд» — неужели и то и другое написано одним человеком? А что подумали бы люди, потрясенные «Брандом», увидев эту пьесу — того же Ибсена?
И она не удержалась от соблазна: поделилась своими мыслями с Миланом.
— Это уже интересно! Вот было бы смятение умов: для тех, кто смотрел «Бранда» — как ушат холодной воды. А? Интересно попробовать! Слушай, а нет ли у него еще чего-нибудь — этакого же?
— Не знаю.
— Ты почему-то иногда не хочешь делать то, о чем я прошу.
— Напрасно думаешь. Я же только начала им заниматься — ты ведь знаешь, Ибсена почти не ставят.
И она уже сама не могла дальше удержаться. Наткнулась на еще одно интересное произведение Ибсена: «Кесарь и Галилеянин».
В нем действовало реальное историческое лицо — римский император Юлиан, пытавшийся возродить языческую религию, уступившую место христианству. Язычество кажется ему прекрасней — но время его прошло: возрождаемые им обряды лишь внешне похожи на прежние — за ними уже не стоит вера. Юлиан нелеп в своих потугах вернуть безвозвратно ушедшее. Он обречен: «Ты победил, Галилеянин!»
— Браво, браво! Ибсен будет теперь проповедовать совсем не то, что желают живая тень Лала с маэстро Полем. Представляешь, какие будут у них лица?
На мгновение ее будто кольнуло. И тут же исчезло. Казалось, она сейчас была готова сделать для него что угодно. Еще не прошла истома от предыдущего обладания друг другом, а новая волна желания поднималась в обоих; его рука крепко сжимала ее грудь. И никого не было ближе его на всем свете.
…Известие о принятии к постановке «Дикой утки» породило нетерпеливое желание узнать — кто кого?
— Ибсен сокрушит их самих. Поднявший меч от меча и погибнет.
— Так сразу и погибнет?
— Если бы: ты права. Лучше бы Лейли сыграла еще сотню Агнес, а не собиралась рожать. Но ничего: тоже что-нибудь придумаем. — Глаза его зловеще загорелись.
И она испугалась: нет, только не это! Она не позволит, не даст! Нельзя! Почему? Она не знала. Просто почувствовала это, как в вечер после премьеры «Бранда», когда услышала о беременности Лейли.
Но пока дело касалось лишь постановок, и она ничего не предпринимала. Попрежнему ждала с затаенным интересом: чья правда перетянет?