Как это получилось? Он ведь понимал, что Рита, которой без конца приходится общаться с теми, с трудом справляется с действием их на себя, и он был уверен, что в любой момент справится с ее колебаниями, поможет преодолеть их. И вдруг — что-то не устояло в нем самом.
Вместо того, чтобы спорить и убеждать ее, он только слушал. И отвечал на ее вопросы, как будто допускал правильность того, что было абсолютно неприемлемым для него.
Она как будто разорвала его — между собой и Йоргом. До того все, что тот говорил, было несомненным — расхождения с ним касались лишь тактики. Ему, всем молодым, надоело бесконечное выжидание, отсутствие прямых выступлений. Зачем запрет упоминания имени Дана в их контрпропаганде? К чему затягивание открытия прямой полемики? Страусиное поведение! Но сами принципиальные положения, которые защищал Йорг и пытался в своем заблуждении ниспровергнуть самый великий ученый Земли Дан — основы того, что должно существовать, что дает человечеству огромные преимущества. И без них генетика не являлась бы одной из самых величайших наук, с помощью которой формируется человечество — строго правильно!
И он всегда говорил ей об этом. Сначала она и сама в этом не сомневалась. Потом, когда начались ее колебания — быстро соглашалась с ним. И помогала: благодаря ей они были так осведомлены о действиях Дана. И еще: «Дикая утка» и «Кесарь и Галилеянин».
Что она сделала с ним на этот раз? Да: не спорил — молчал и слушал, как будто не он, а она — что-то лучше знала и понимала. И что самое страшное: казалось, что была права. Она: Рита, в которой его привлекли вначале только неукротимый темперамент вакханки и схожесть литературных вкусов.
Но почему — почему не спорил? Не сказал хотя бы, что обнаружил роман писателя, жившего позже Ибсена — «Мастер и Маргарита». Там тоже есть о любви, которая так будоражит ее воображение.
Он и она — все друг для друга: никто больше не нужен им. Они — они одни. Навеки вместе — абсолютно одни. Умерев прежде, потому что иначе невозможно. И это тоже любовь — светлое чувство, каким везде провозглашалась она: неужели могло быть что-либо ужасней? Как можно — быть счастливым таким образом? Ничего мрачней, кошмарней не придумаешь!
Все должно быть разумно уравновешено: тяготение мужчины и женщины — не быть чрезмерным, как неуравновешенная сила гравитации, превращающая звезду в «черную дыру».
Ему было, что сказать ей. А он… Почему? Потому что ему, действительно, было слишком хорошо с ней в ту минуту. Ее голова лежала на его груди, и сердце переполнялось чем-то непонятным, в чем он боялся себе признаться. Он не шевелился, боясь вспугнуть это непонятное. А многое из того, что она говорила, вместо протеста вызывало интерес.
Как справиться с тем, что с ним происходит? Одному — ведь этим ни с кем не поделишься. С друзьями? Невозможно. С Йоргом? Станет презирать его.
Йоргу всегда все ясно. Человек без колебаний, без каких-либо видимых проявлений эмоций. Занятие своей наукой — все, что существует для него. Она одна. Он даже не очень любит общаться с кем-нибудь без особой надобности. Всегда у компьютера, на котором обрабатывает данные наблюдений, собранные на живом материале, как правило, другими, так как редко сам бывает где-либо, кроме лаборатории. Живые люди для него — тоже лишь источник необходимых данных.
Хотелось ли Йоргу когда-либо приласкать ребенка, как спросила его тогда Рита? Видела бы она, как остекленели глаза великого генетика! Ведомы ли ему вообще какие-нибудь радости, кроме занятий генетикой? Едва ли!
А впрочем, один ли он такой? Ведь и Дан когда-то вел похожий образ жизни. Кстати, Рита говорила, что Дан прекрасный музыкант, играет на старинном инструменте — скрипке. Любит более всего старинных композиторов, особенно Бетховена. И Йорг тоже любит музыку, и тоже — старинных композиторов, в первую очередь Вагнера.
Может быть, таким и должен быть очень крупный ученый? Может ли он, мальчишка, аспирант, для которого физические радости еще преобладают над духовными, стать со временем таким же? По сути, только так, отрешившись от всего, что мешает, можно служить науке, создавать нечто весомое. И для этого надо заставить себя стать сильным.
А то, что испытывает он, находясь с Ритой, лишь ослабляет его. Хочется подольше быть вместе, и о работе, о деле думать тогда трудно. И главное: не хочется возражать ей!
Возмутительная слабость: необходимо избавиться от нее, иначе… Ну да, иначе раскиснешь. Как бы не так!
Необходимо что-то предпринять — немедленно. Хватит тянуть — политика выжидания приведет лишь к тому, что враждебные идеи проникнут слишком глубоко: они начинают действовать даже на него, ближайшего ученика Йорга.
Все должно быть таким, как есть — все! Человек должен жить так, чтобы ничто не мешало ему заниматься главным — наукой, работой, не отвлекало его время и силы. Существующий порядок вещей создан для того, чтобы максимально обеспечить это, и должен быть сохранен целиком!
И если его отношения с Ритой мешают продолжать борьбу, он, не откладывая, должен изменить их. Ему нужна женщина? Есть еще и другие женщины, множество женщин, ничем не хуже Риты — сплетай пальцы с ними. Как прежде.
И даже сегодня незачем с ней встречаться. Да: сегодня — есть гурии, они всегда готовы для тебя.
…Но в зале для эротических игр, без конца меняя в танце гурий, Милан чувствовал, что ни одна из них не вызывает у него желание. Злясь на себя, он ушел в холл, уселся в глубоком кресле в полутемном углу. Задумался, стараясь справиться, настроить себя на то, чтобы увести из зала какую-нибудь гурию.
Легкое прикосновение к плечу заставило его поднять голову.
— Милан! — перед ним стояла дежурная, аспирантка-сексолог. — Что с тобой, друг мой? Здесь — и такой невеселый!
— Ничего, сейчас пройдет.
— Что-нибудь случилось? Или просто устал?
— Пожалуй.
— Дать тебе что-нибудь возбуждающее?
— Не откажусь.
Но в кабинете, куда она привела его, он не стал торопиться; секстонизатор в стакане оставался нетронутым.
— Пей, пей!
— Успею.
— Ну, как хочешь, — не в обычае сексологов проявлять настойчивость к гостям. Правда Милан не только гость: они слишком давно знают друг друга; была и близость, но это позади — сейчас их тесно связывают общие интересы.
— Как наш профессор Йорг?
— По-прежнему. Здорово надоело!
— Ты пробовал еще раз ему сказать, что пора переходить от слов к делу?
— Зачем? Дан не дал себя уговорить — он вынужден был признаться в этом.
— Нового он еще ничего не надумал?
— Видно, долго ждать придется. Контрпропаганда! Только контрпропаганда! А надо срочно такое, что остановит эту заразу пока не поздно. И не так, как привыкли наши мудрые старцы, которые уже один раз успели остановить ситуацию, только как следует отступив.
— Не время ссориться: только на руку Дану.
— Это лишь пока меня и сдерживает.
Осторожный стук в дверь прервал их разговор.
— Можно!
В кабинет вошел встревоженный инструктор-гурио.
— Говори!
— Они неправильно ведут себя!
— Ты увел их?
— Нет — не гурии!
— Что?! Кто?
— Гости. Совсем молодые.
— Что они сделали?
— Когда гуриям сказали: «Пойдем!», они стали не пускать и спрашивать: «А она сама — хочет? Она — сплетала с тобой пальцы?» Зачем они так делают?
— Дождались! — Милан вскочил: вместе с сексологом он почти бежал по вестибюлю.
Им не нужно было спрашивать гурио, кто — они сразу бросались в глаза: трое юношей, универсантов, в одинаковых жилетах с изображением полушарий Земли-2. Еще пятеро в точно таких жилетах находились неподалеку от них, но они обнимали гурий. А эти — трое — стояли рядом друг с другом: побледневшие, но со сверкающими глазами.
— Прошу вас выйти со мной!
— Почему, сеньора?
— Вы недопустимо ведете себя!
— Мы не делаем ничего плохого, сеньора.
— Если вам никто не нравится — уйдите, не мешайте другим.
— Мы не уйдем! — решительно заявил один из них.