Камилл. Эти маньяки создали новую религию, светскую и общеобязательную, позволяющую проконсулам вешать, резать, жечь во славу добродетели.
Дантон. Для государства нет ничего опаснее этих людей принципа. Им не важно, делают они добро или зло, им важно всегда быть правыми. Страдания их не трогают. У них одна мораль, одна политика — навязывать свои идеи другим.
Эро (язвительным тоном декламирует).
Муж честный лишь тогда блаженства миг вкушает, Когда он у других восторги исторгает...Люсиль (входит; уловив последние слова, машинально продолжает дальше).
Сим качеством монах отнюдь не отличался, Вскочивши на седло, он тут же и помчался, — Пришпоривает знай святой отец лошадку, Не думая о том, что — горько ей иль сладко.Эро. Дьявольщина! Оказывается, вы еще помните то, что учили в школе.
Люсиль. А что же тут особенного? «Девственницу» помнят все.
Дантон. Твоя правда, детка. Это молитвенник порядочных женщин.
Эро. Вы когда-нибудь читали его Робеспьеру?
Люсиль. Я бы не постеснялась.
Камилл. Знаете, что бывает с Робеспьером, когда кто-нибудь позволяет себе при нем нескромную шутку? Кожа у него на лбу собирается в крупные складки, ползет кверху, он ломает себе руки и гримасничает, как мартышка, у которой болят зубы.
Эро. Весь в отца. Ненависть к Вольтеру перешла к нему от Руссо.
Люсиль (простодушно). Как? Разве он сын Руссо?
Эро (насмешливо). А вы и не знали?
Дантон. Все это одно иезуитство! Он порочнее других. Если человек скрывает, что он любит наслаждения, значит, это человек безнравственный.
Филиппо. Возможно. Но если Робеспьер действительно любит наслаждения, то он ловко это скрывает. И он прав, Дантон. А ты, ты действуешь слишком открыто. За одну веселую ночь в Пале-Рояле ты готов поставить на карту все, в чем ты преуспел.
Дантон. Всякому преуспеянию я предпочитаю успех у женщин.
Филиппо. Этим ты и губишь свое доброе имя. Общественное мнение следит за каждым твоим шагом. Что скажут потомки, когда станет известно, что Дантон накануне решительной битвы за судьбу государства думал только о наслаждениях?
Дантон. Общественное мнение — это потаскушка, доброе имя не стоит плевка, потомство — зловонная свалка.
Филиппо А добродетель, Дантон?
Дантон. Поди спроси у моей жены, довольна ли она моей добродетелью.
Филиппо. Ты сам не знаешь, что говоришь. Тебе просто нравится клеветать на себя, ты играешь на руку своим врагам.
Вестерман (долго сдерживался и теперь, наконец, прорывается). Все вы болтуны и хвастливые краснобаи. Одни похваляются своими добродетелями, другие — пороками. Вы только и умеете разглагольствовать. Ваш город — гнездо адвокатов и прокуроров. Враг угрожает нам. Дантон, ты идешь на приступ? Да или нет?
Дантон. Оставьте меня! Ради спасения Республики я пожертвовал своей жизнью и душевным покоем, а она не стоит того, чтобы я посвятил ей хотя бы час. Довольно! Дантон купил себе право пожить наконец для себя.
Камилл. Дантон не купил себе права быть Сийесом.
Дантон. Что я вам, кривоглазая лошадь, обреченная вертеть жернов, пока не сдохнет?
Камилл. Ты вступил на путь, где что ни шаг, то бездна. Отступать теперь уже некуда. Можно идти только вперед. Враг гонится за тобой по пятам, вот он, ты чувствуешь на себе его дыхание. Если остановишься, он сбросит тебя в бездну. Он уже замахнулся и рассчитывает удар.
Дантон. Я только обернусь и покажу им мою морду, и это их сразит наповал.
Вестерман. Ну так обернись. Чего ты ждешь?
Дантон. Не сейчас.
Филиппо Твои враги возбуждены. Билло-Варенн брызгает на тебя бешеной слюной. Вадье издевается и пророчит тебе скорую гибель. В Париже прошел даже слух, что ты арестован.
Дантон (пожимая плечами). Вздор! Не посмеют.
Филиппо. Знаешь, что сказал Вадье? Мне не хотелось повторять его мерзости. Вадье сказал про тебя: «Скоро мы этому быку выпустим внутренности».
Дантон (громовым голосом). Так сказал Вадье? Ну так передай, передай этому мерзавцу, что я ему раскрою череп, что я ему выгрызу мозг! Когда моя жизнь будет в опасности, я стану свирепее каннибала! (На губах у него пена.)
Вестерман. Наконец-то!.. Идем!
Дантон. Куда?
Вестерман. Выступать в клубах, поднимать народ, сбрасывать комитеты, кончать с Робеспьером.
Дантон. Нет.
Филиппо. Почему?
Дантон. Не сейчас. Сейчас не хочу.
Камилл. Ты губишь себя, Дантон.
Вестерман. Я из себя вон выхожу — все действия честнейших людей Парижа сковывает нерешительность. Видно, здесь в самом воздухе разлита какая-то дьявольская отрава, если даже такие люди, как вы, зная, что им грозит эшафот, сидят сложа руки, чего-то ждут и все еще колеблются, давать противнику бой или бежать. Я больше не могу. Я ухожу от вас. Я буду действовать один. Я пойду к Робеспьеру, которого вы все так боитесь (да, вы его боитесь, хотя и посмеиваетесь над ним: ваш страх и составляет силу этого проходимца). Я скажу ему правду в глаза. Первый раз в жизни он увидит перед собой человека, который ему не поддастся... Я сокрушу этот идол! (Уходит в гневе.)