Который, видимо, теперь нам очень понадобится.
Мама утонула в подушках, обмякнув, а мы застыли двумя статуями перед ней, боясь пошевелиться. Я поёжилась: наверное, Ева проветривала, так как в комнате помимо темноты стояла и вечерняя прохлада.
— Мама, — я опустилась перед ней на колени и положила ладонь на её руку. Она перевела пустой взгляд на меня. Уже что-то. — Мама, зажги, пожалуйста, огонь. Холодно.
Мучительно долго мама продолжала смотреть на меня, словно не услышала. Я уже подумала, что так оно и было, но вот прошла минута, и мама ожила, повернувшись к камину. В глазах её снова сверкнула искра, но в этот раз не из-за солнца, рука взметнулась вверх, а сухие ветки, что лежали в каменной выемке в стене задымились и вспыхнули, перекидывая огонёк на соседей. В комнате моментально посветлело.
И я поздно заметила, как побледнело лицо матушки. Её веки затрепетали, а глаза закатились, оставляя видимыми только покрасневшие от перенапряжения белки.
— Мама! — воскликнула Ева, подхватывая её и не давая упасть на пол. Мне пришлось потесниться, и я села ближе к камину, в котором разгорался огонь. Схватилась за кочергу рядом, чтобы подвинуть угли. Машинальное движение, которое спасало от мыслей в голове.
— Изабель, — я повернулась на звук своего имени и встретилась с укоризненным взглядом. — Ты могла использовать огниво, а не напрягать матушку. Видела же в каком она состоянии.
— Ты тоже могла, — глухо отозвалась я и снова повернулась к огню.
Мне даже не надо было смотреть на сестрёнку, чтобы знать, что сейчас её бледная, не затронутая загаром, кожа покрылась румянцем на щеках и ушах, отображая вину. Она тоже не додумалась использовать огниво — она скорее всего даже не знала, где оно лежит и как им пользоваться. Как в общем-то и я.
— Изи, — в этот раз Ева позвала тише. Я не обернулась, но она знала, что я слушаю. — Нам надо это обсудить.
«Надо», — подумала, но не ответила я.
Надо, но как же не хочется. Я ещё усерднее заворошила углями в камине. Мне казалось, что, если я скажу это вслух, оно станет явью. Но пока я молчу, это всего лишь слухи, мысли. Неправда. Неправда, что отец… Он не мог… Его корабль не мог…
— Его корабль затонул.
Ева озвучила то, что я не хотела признавать, и вместе с этими словами стержень, держащий меня, обмяк. Обмякла и я, прижав к себе колени и обняв их руками. Из моих глаз полились слёзы, которые я так усердно сдерживала весь день. С самого утра. Ведь именно ранним утром, когда жрец проложил путь к саду, а я вместе с остальными сборщиками отправилась работать,.
— Его корабль затонул, — повторила Ева, словно думая, что я её не услышала. Но слышала я, к сожалению, чётко. Каждое слово, что она произносила.
— Старосте нужно будет ещё подтвердить это, когда корабль достанут со дна вместе с тем, что удастся спасти, — очень деликатно Ева не сказала о телах моряков, которые скорее всего уже пошли на корм рыбам и чудовищам. — Но сомнений нет — почтовое судно привезло с собой красный буй с корабля отца. «Пятнадцатая торговая бригада Агнес» — так там было написано.
Моё сердце упало. Отец уже давно должен был прибыть домой: его рейс заканчивался ещё пару недель назад. Если у меня ещё и была надежда на его благополучное возвращение, то теперь она утонула вместе с пятнадцатым торговым кораблём. Красный буй — лёгкая, всегда всплывающая сфера, выкрашенная в ярко-алый цвет, крепилась на самой высокой мачте и содержала внутри всю актуальную информацию о судне и его обитателях. Ошибки быть не могло.
Слёзы хлынули из моих глаз, въедаясь и в без того мокрое от дождя платье. Чёрная дыра, образовавшаяся в груди, разрасталась, грозя заполнить собой всю меня. Пальцы онемели, а горло сковал ужас произошедшего. Я пыталась сдержать рыдания, чтобы не разбудить провалившуюся в беспокойный сон маму, но безуспешно. И, прежде чем я завыла в голос, выпуская всю скопившуюся за день боль, меня накрыло полотно из светлых волос, а тело окружили тёплые родные руки, укрывая от горя.