Я поднимаю взгляд на Ричарда:
А он и облегчил.
Секунд десять он непонимающе смотрит на меня, потом медленно кивает:
Книга записи в Хогвартс.
Лихорадка бьет мое тело, но мне тепло. И пока я иду туннелем и через лес до поляны у реки, а потом, аппарировав к Хогвартсу, поднимаюсь наверх, мне все время кажется, что еще чуть-чуть, и я увижу тот путь, который, наконец-то, выведет нас всех из этого чертового тупика.
Книгу записи в Хогвартс я брал в руки только однажды, восемь лет назад. В июле Минерва неожиданно свалилась с желтой легочной лихорадкой, и мне пришлось не только готовить зелья, но и исполнять ее обязанности.
В ее личном кабинете по-прежнему все вверх дном. На столе в глубине комнаты, помимо гигантской книги с изрядно общипанным пером между страниц, огромное количество какого-то бумажного хлама: свитки, исчерканные пергаменты, стопки пухлых, не слишком чистых и явно очень дешевых конвертов. На краю стоит деревянная куколка с качающейся головкой и оскалом вместо лица. Я видел похожие штуки у Анабеллы, и мне они совсем не понравились. Остается надеяться, что Минерва – не из тех, кто балуется темной магией.
На письменном столе места тоже почти нет. Минерва садится за него и, склоняя голову, тяжело опирается локтями на кипу журналов. Она все еще не очень здорова после отравления Сонной одурью и быстро устает. Конечно, я уже спрашивал ее о том, как это случилось, и получил ожидаемый результат, убедившись, что она ничего не помнит. Слава Мерлину, что мне не нужно больше быть нянькой миланскому паршивцу, и я могу теперь вернуть Минерве задолженность по дежурствам. При воспоминании о Фелиппе сердце, однако, екает. Хоть я и убеждаю себя, что рад, наконец-то, не видеть этого неблагодарного столь часто, но… прошел всего день, а я уже, кажется, скучаю по нему…
Минерве я наврал, что ищу одного запропавшего приятеля-слизеринца. Возможно, в других обстоятельствах она бы и не проглотила эту ложь, но сейчас ей явно не до таких мелочей.
Запись о рождении Джулиуса Андерса я нахожу под датой 12 июля 1968 года. Место рождения уже залезло на следующую страницу, и когда я переворачиваю лист, то благодарю всю свою выдержку, позволяющую не вскрикнуть при виде следующей надписи: «Восточная комната, Усадьба Плакучие Ивы, Блуберри-Бинс, Западный Йоркшир».
Когда мы возвращаемся в гостиную, Минерва неожиданно предлагает мне чашку чая.
У меня есть вереск, - говорит она. И уточняет: – Не змеиный.
Я усаживаюсь на красный диван, с клетчатыми подушками и таким же пледом. Конечно, ее предложение – скорее всего, лишь дань вежливости. Возможно, ей даже не терпится остаться одной: время уже позднее, к десяти, а завтра с утра уроки. Но я уже несколько дней обдумывал, как бы мне заговорить с ней на тему личной жизни…
Применять легилименцию не хочется. Невербально я вряд ли смогу заглянуть в мозг Минервы достаточно глубоко. С помощью заклинания – придется накладывать Обливиэйт. Мой Обливиэйт на ком-то из преподавателей, замеченный Альбусом, будет равен как минимум катастрофе. Но я все никак не могу отвязаться от слов Фелиппе о намеках, которые делают жертвы подчиняющих заклятий. За неделю я перебрал в памяти все свои встречи с Альбусом, начиная с декабря. Жаль, что из-за беспомощного состояния Фелиппе мне приходилось мотаться туда-сюда, и не было времени воспользоваться думоотводом. Однако на память я не жаловался никогда. В конце концов, помимо всех тех загадочных слов Альбуса, которые я уже много раз обдумывал прежде, мое внимание зацепилось за его реплику насчет Минервы.
«Я рад, что ты, наконец, решил последовать примеру Минервы, хотя и дотянул до такого возраста», - сказал он мне в прошлую субботу. Но, насколько я знаю, она была замужем совсем недолго и неудачно. Конечно, это могло быть совсем несущественной мелочью. Альбус и Минерва были хорошими друзьями, и он знал о ее жизни гораздо больше, чем все остальные. Но я никогда не слышал, чтобы он стремился выдавать чужие секреты.
Ожидая, пока Минерва накроет к чаю, я невольно тяну руку к тяжелому альбому из коричневой кожи на столике слева.
Тебя же никогда не интересовали мои дела? – изумляется она.
Возможно, заинтересовали сейчас? – говорю я как можно мягче. – Мы уже так давно работаем друг с другом.
Ты действительно хочешь посмотреть колдографии? – недоверчиво переспрашивает Минерва, наливая мне чаю.
Всегда был за дружбу между факультетами, - хмыкаю я.
Подожди, я принесу другой альбом.
Я удивляюсь, как легко мне удается задуманное. Интересно, кстати, узнать и то, с кем она встречалась в Хогвартсе. Записка, написанная рукой будущего Темного Лорда, по-прежнему лежит в моем бюро…
Что тебе хочется узнать? – спрашивает Минерва, раскрывая передо мной альбом раза в два больше предыдущего.
Колдографии детских лет, конечно, - такой же мусор, как и в любых других семьях. Они были даже у меня, пока отец не разорвал их во время очередной ссоры с матерью.
В пятнадцать Макгонагалл удивительно хороша. Она и сейчас еще красива, но с девушкой с колдографии 5-го курса не сравнится ни одна модель из «Ведьмополитена». Я застываю над снимком, весьма невежливо переводя глаза на Минерву и обратно, но она лишь заливисто смеется. Похоже, не обиделась.
Смех умолкает, как только я переворачиваю страницу. С групповой колдографии с неоспоримым сознанием своего превосходства на нас смотрит юный Темный Лорд.
Я ее оставила из-за Грегори, - бормочет Минерва, торопясь перелистнуть.
Грегори?
Грегори Мастерс. Мой первый муж. Это его единственная колдография с тех времен, когда мы учились в школе. Он… дружил с Томом, - говорит она. Мне хочется посмотреть еще раз, но Минерва поджала губы и выглядит так, будто попроси я ее показать мне еще хоть что-то, она раскричится и немедленно захлопнет альбом.
Суетливо перелистывая страницы, она, наконец, находит то, что искала.
– Грегори незадолго до его смерти в 80-м году, - недобро усмехаясь, поясняет она, вынимая снимок из альбома и протягивая его мне. - Твои коллеги, Северус, прикончили его во время неудачной операции аврората. Правда же, он был очень красив?
У меня перехватывает дыхание. С потрепанной колдографии мне улыбается тот самый кареглазый аврор, которого я пытался, но, видимо, так и не смог спасти.
У себя в подземельях я опускаю воспоминания о просмотре колдографий в думоотвод. Наконец, мне удается разглядеть ту, которую Минерва закрыла так быстро. Не остается никаких сомнений, что Грегори Мастерс – тот самый парень, которого я видел рядом с юным Темным Лордом в нескольких воспоминаниях Слагхорна. И тот самый, который, если только я верно понял записку, еще учась в Хогвартсе, пытался наложить Обливиэйт или равносильное заклинание на Дамблдора. Удивительно, что Темный Лорд так легко спустил нам его побег. Неожиданная жалость к старому другу? Темный Лорд и жалость, не смешите меня…
Что ж, в любом случае, это был ложный след.
Я устало опускаюсь в кресло в гостиной. Много лет я хотел узнать, что стало с тем аврором. Оказывается, вот что.
Надо бы дойти до спальни, но у меня уже нет сил. С трудом призвав очередную порцию перечного, я отключаюсь прямо в кресле, успев увидеть, как испещренный рунами потолок угрожающе надвигается на меня. Снится мне та самая камера в подземелье Малфой-мэнора, толпа моих коллег, с хохотом накладывающая Круциатус на пленника в темном плаще. А я все никак не могу пробиться туда, и когда, наконец, мне это удается, я бросаюсь к нему, кладу его голову к себе на колени, сдергиваю капюшон, и вдруг вижу, что это… Ромулу.
«Он не мог предусмотреть всего», - я цепляюсь за эти слова Анабеллы, как за свет фонаря уличного сторожа, выныривающий из темной подворотни. «Он не мог предусмотреть всего», - бормочу я себе под нос, перед тем, как шагнуть в камин.