Если бы декан факультета, на котором учатся эти дети, обеспечила все меры по нахождению этих детей на территории исключительно собственного факультета после отбоя, им бы не пришлось висеть над лестницей, - обстоятельно отвечаю я и салютую ей чашкой какао.
Лицо Минервы искажается яростью.
На этот раз ты просто так не отделаешься, Северус Снейп! Я немедленно сообщу об этом Альбусу, и завтра инициирую обсуждение твоего поведения на педагогическом совете!
Голова Минервы исчезает. Пожимая плечами, я ставлю чашку на стол. Какао остыло, и пить мне уже расхотелось. Она так орала, как будто я сотворил с несчастными мальчиками невесть что! Можно подумать, что они не простуду легкую подхватили, провисев под сырым потолком всего лишь какие-нибудь полчаса, а их уже завтра хоронить собираются.
Что ж, и в таком случае это была бы небольшая потеря… одним Уизли больше, одним Уизли меньше, - бормочу я, усаживаясь в кресло напротив камина. На самом деле, ужасно хочется спать. И тролль бы побрал Минерву! – если варку зелий я еще готов потеснить на раннее утро, то она-то непременно сейчас вернется и начнет давить на психику, вынуждая вернуть Гриффиндору баллы, не назначать отработок и так далее в том же духе. Противнее всего, если Альбус действительно встанет на ее сторону, защищая свой ненаглядный факультет. Но скорее всего, так и будет…
Пламя в камине вновь окрашивается зеленым и лицо Минервы, обрамленное растрепанными седыми волосами, опять появляется в нем.
Северус, я была у Альбуса. Нам надо поговорить! – заявляет она непререкаемым тоном. Бросаю взгляд на часы: уже почти полночь. Кажется, ни зелий, ни сна… – Я жду тебя у себя, - продолжает Минерва, и мне ничего не остается, как только кивнуть. Не понимаю, чем ее не устраивает моя собственная гостиная, но что поделать? – видимо, это причуды дамы в возрасте. Наскоро натягиваю брюки и рубашку, и призываю из гардероба приличную мантию. Напоследок окидываю взглядом гостиную, улыбаюсь при виде стоящей на столе коробки с чашей думоотвода, шагаю в камин и переношусь к Минерве.
Устоять после того, как тебя выплюнула наружу каминная сеть, и так непросто. Но на этот раз, выходя в гостиную Минервы, я еще и спотыкаюсь обо что-то твердое. И, конечно же, со всего размаху ударяюсь носом о паркетный пол. Однако об унизительности положения раздумывать мне уже некогда. Потому что при попытке встать я обнаруживаю себя спеленатым, словно мумия, в то время как довольно острая палочка Минервы ве-е-есьма настойчиво тычется мне в горло.
========== Глава 62 Вражда и дружба ==========
Консоме, паэлья и ваш лекарственный настой, сеньорита Эухения, - под ласковый, журчащий ручейком голос Мартины большой поднос, уставленный закрытыми блюдами, подплыл к кровати и застыл, ожидая дальнейших распоряжений.
Неохотно открыв глаза, Эухения приподнялась на локтях и попыталась сесть. Однако после приятной полудремы руки и ноги были еще расслаблены, и вышло не очень ловко: пришлось-таки воспользоваться помощью Мартины, которая с готовностью бросилась подкладывать подушки. Кухарка выглядела очень довольной, и Эухения не выдержала – скользнула по поверхности ее разума и, прежде чем та, видимо, что-то заподозрив, отвернулась, успела заметить за плотной пеленой белого тумана неясные очертания двух людей, сплетшихся в объятии.
Проклятая стерва! – прошипела она, едва итальяночка покинула комнату, и заглушающее заклинание, брошенное в захлопнувшуюся дверь, достигло цели.
Выждав несколько минут, Эухения Виктория выдернула из-под нижней подушки палочку, набросила на дверь запирающие чары и призвала с книжной полки большую прямоугольную шкатулку. Крышка ее была обита коричневой кожей, уже довольно потертой и с тремя продольными царапинами, похожими на след от когтей. Шкатулку Эухения получила в подарок от деда лет в семь, когда стало ясно, что ее ждет будущее профессионального зельевара. Эта вещица передавалась в семье из поколения в поколение по линии Вильярдо несколько веков, но почему-то досталась дедушке от бабушки Сицилии-Изабеллы, миновав маму. Благодаря расширяющим чарам внутри шкатулка была во много раз больше, чем снаружи, и содержала в себе несколько ящиков с ячейками. В них находились фиалы различных цветов и размеров – минимальный набор противоядий каждого уважающего себя зельевара. В кожаных кармашках под крышкой хранились безоары.
Эухения извлекла из верхнего ящика два маленьких фиала, с прозрачной зеленоватой и желтоватой жидкостью, и сняла крышки с блюд. Светлый, почти прозрачный бульон с вьющимся над ним парком так и приглашал попробовать его, а золотистый рис восхитительно пах шафраном. Сглотнув и стараясь не обращать внимания на голод, уже начавший крутить желудок, Эухения добавила по капле из первого фиала в бульон и настой, а из второго обрызгала блюдо с паэльей. Потом на всякий случай поводила над едой палочкой, пытаясь выявить разного рода чары. Потом опустила руки и выдала громкий вздох.
Все эти действия не имели особого смысла – уж если Мартина, один из лучших итальянских поваров (и, судя по всему, девица очень неглупая), вздумает отравить ее, то у нее достанет умения сварить редкое зелье, которое не распознаешь обыкновенными средствами. К тому же, не обязательно использовать яд. Чтобы вывести ее, Эухению, из игры и окончательно присвоить Хуана Антонио, подойдет и что-нибудь менее криминальное, например, зелья, вызывающие расстройства психики или провалы в памяти, которыми в Средние века травили жен кобелирующие мужья и наоборот.
В свои пятнадцать Эухения Виктория знала о ядах и противоядиях гораздо больше, чем среднестатистический зельевар, и вероятно, даже больше матери, закончившей профильный факультет. Может быть, она и утолила бы свой интерес на определенном этапе, года три назад, но в еще большей степени, чем сама Эухения, противоядиями увлекся ее младший брат, и ей волей-неволей пришлось продолжать заниматься ими: одна мысль о том, чтобы позволить ребенку экспериментировать в одиночку, приводила ее в ужас.
Ничего особо выдающегося они, конечно, изобрести не успели. Даже с учетом всего опыта предков, книг и способностей, доставшихся им обоим в наследство, для серьезных открытий требовались годы и годы экспериментов. Тем более что взялись они за непростую тему змеиных противоядий. Конечно, им очень повезло с тем, что Эухения стала ученицей Джафара. Его познания в ядах и противоядиях были огромными. Вообще он знал всего столько, что Эухении Виктории порой казалось, что жил он не две сотни лет, а на несколько сотен больше.
Однажды она даже пошутила на тему, что он, должно быть, попросил Фламеля одолжить ему философский камень. И впервые прочувствовала на своей шкуре легендарный (а для нее до этого момента – мифический) гнев Джафара. «Глупая девчонка» - это был самый безобидный эпитет, который она тогда услышала. Потом они, конечно, как-то помирились, и Джафар даже снизошел до объяснений. Рассказал, что Фламель много десятков лет был его ближайшим другом, что за камнем слишком многие охотятся, поэтому он будет уничтожен, а Фламелю вскоре предстоит умереть.
Но не все было ясно в этой истории. Во-первых, в семье Джафара, который похоронил уже большинство своих детей, к смерти относились как-то очень спокойно – ибо на все воля Аллаха. А во-вторых… Однажды, когда они прогуливались на балконе дворца Джафара в Иране, к наставнику Эухении подлетела белая полярная сова. Джафар отвязал от ее лапки письмо и сжег его, не читая, потом погладил сову и велел ей лететь обратно. Через пару дней Эухения наблюдала подобную картину и во дворе. Не решившись расспрашивать Джафара, она задала вопрос его сыну Малику, который тоже занимался противоядиями и не раз приходил в лабораторию посмотреть на ее эксперименты. Малик, отличавшийся дружелюбием и болтливостью, рассказал ей, что письма были от Фламеля, что старые друзья поссорились больше полувека назад, и Фламель, похоже, все еще надеялся извиниться, однако Джафар испытывал к нему что-то вроде ненависти.