Пьяная компашка за столом затопала ногами. Кто-то захлопал, кто-то засвистел.
— Это любой дурак может! — крикнул студент в серой шинели. — Ты нашу спой! Заветную!
Блин, это какая же у них «наша»? Вот вопрос! Эх, была не была…
Встал я в позу оперного певца, надулся и заорал:
— Чижик, пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил! Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове!
И ногой притопнул. Грохнулась на пол последняя рюмка.
— Кенар-кенар, где ты был! — крикнули от стола у стены.
— Чижик! — закричали от другого. — Чижик лучше! Клянусь своей академкой!
Тут все как давай шуметь, заспорили, чей вариант круче. Из-за дальнего стола выскочила барышня — по виду слушательница женских курсов — подбежала ко мне, взобралась на стол и чмокнула меня в щёку.
Сквозь шум и свист прорезался чей-то резкий голос:
— Да бог с ним, с чижиком! Этот прыщ был у Летнего сада! Вместе с Николкой! Николка погиб, а этот ферт во фраке гуляет. Брильянт на палец нацепил, гнида!..
Тут спорщики заткнулись и повернулись ко мне. Я как раз со стола спрыгнул и барышню снял, за талию. Она меня руками за шею обхватила, и слезать не торопится. Эх, жалко, девица пьяненькая, а то бы познакомились…
Затихли все, а из толпы ко мне тот самый, что кричал, пробрался. Тощий, шинелька бедная, потёртая. Лицо худое, бледное, только на щеках алые пятна горят, наверное, от злости.
Подошёл ко мне, словами плюётся:
— Как так вышло, а?! Николай убит охранкой, а ты живой? Вас видели, вместе видели!
Это он про того студента, что в моего папашу стрелял? То есть, в государя? Про того самого студента, что погиб при задержании? Ой, блин…
Не успел я рот открыть, все зашумели, а этот, тощий, снова:
— Отчего такое — один на леднике лежит в охранке, другой — в шубе расхаживает? Не кровью ли товарища твоего шуба та оплачена?
— Да ещё сюда пришёл, спрашивал, не пробегал ли кто! — поддержал другой. — Филёр, душегубец!
Так, плохо дело… сейчас меня самого придушат, как господина Лоу. Мордой об стол, и поминай как звали.
— Это кто душегубец?! — гавкнул я, и тощему в грудь пальцем тыкнул. Тощий охнул, отшатнулся. Чахоточный, что ли? Вот гадство… но деваться некуда.
— Душегубец тот, кто в людей из револьвера палит и шарфом душит! Вот кто душегубец, — говорю. — А я ловлю их. И не филёр я, а офицер полиции. Ловлю грабителей и душегубов. Чтобы вам, господа и дамы, по улицам спокойней ходить было!
Не ожидали они такого, думали, сейчас филёр проклятый в слезах и соплях покается, будет шарфиком утираться и прощения просить.
Ага, не дождётесь.
— И много поймал? — спросил кто-то, из-за спин не видно. Насмешливо так.
— Не очень. Но парочку гадов своими руками прикончил, — говорю.
Ну, парочку не парочку, а одного оборотня в погонах — шофёра нашего гада-полицмейстера — точно. Чтоб его в аду черти драли…
— Брешешь! — рыкнул чахоточный. — Я с Николаем дружил, он благородный человек. Он за дело общее погиб, а ты ему руки крутил! Таких, как ты, давить надо!
Вытащил я из кармана перчатку, и ему в лицо бросил.
— Извольте за слова ответить, сударь. Коли не трус.
Барышня рядом со мной аж взвизгнула. Глаза распахнула, прямо как в мультике.
Чахотошный перчатку подобрал, вцепился в неё, будто клещ:
— Принимаю! Буфетчик, пистолеты!
Буфетчик кивнул и полез под стойку.
Глава 11
Буфетчик шлёпнул на стойку ящик с пистолетами. Хороший такой ящик, сделан из полированного дерева, уже изрядно потёртого. Видать, пользовались, и не один раз.
Вытащили пистолеты. Да блин, они что, издеваются?! Из этих пистолетов ещё Пушкин стрелял в Дантеса. А потом колотил рукояткой по голове… Как из этого вообще стрелять можно?
— Не сомневайтесь, сударь, пистолеты отличные, — говорит буфетчик. — Работают исправно. Ещё господин ректор академии, когда юношей был, из них стрелялись с господином управляющим городских бань. На спор.
— И что? — спрашиваю, а сам гляжу на этот антиквариат, и думаю — приколисты. Это шутка, они всех новеньких так пугают.
— Да ничего, — спокойно отвечает буфетчик. — Господин ректор без царапины, а господина управляющего на месте убило. Эти пистолеты такая штука — или промах, или наповал.
Ну блин, спасибо! Успокоил.
А ведь отказывать нельзя — толпой ногами запинают, и вообще, позорище. Вон, барышня опять же смотрит, глаза как блюдечки.
Взял я пистолет, мой противник тоже. А я посмотрел на него, посмотрел, и меня будто торкнуло. На груди у чахоточного под одеждой, между ключицами, точка светится — в мелкую монету размером. Как уголёк тлеет. Говорю: