Один из полицейских, пожилой такой, в сером пальто, всем указания даёт. Главный здесь. Сам роста небольшого, обычный человек, пройдёшь мимо и не заметишь. На лице бакенбарды пушистые, старомодные. Но все к нему с уважением, сразу видно.
Сурков поздоровался, пожилой кивнул. Подошли мы поближе. С покойника петлю как раз сняли, врач рядом на корточках возится, смотрит.
— Ну что? — пожилой сыщик спрашивает.
— Типичная картина, — отвечает доктор. — Никаких сомнений, самоубийство. Но, конечно, надо сделать вскрытие. Тогда уже будет заключение как положено, по всей форме.
А я стою, смотрю вокруг, в голове мысль крутится: опоздал! Опоздал я. Если бы по девкам да по кабакам не мотался с кузеном своим, сейчас бы Лобановский был жив. Он ведь мне сказать что-то хотел, важное. Но не сказал. Испугался чего-то. А теперь поздно.
Огляделся я по сторонам — повнимательней. Кабинет солидный, стол под зелёным сукном, шкафы с книгами до потолка, кресла удобные, большие окна, на окнах тяжёлые занавески.
На столе знакомое пенсне, под ним листок бумаги. Листок весь в чернильных кляксах — наверняка предсмертная записка. Буквы неровные, строчки кривые.
Я к столу шагнул, прочитал.
«Знаю, это страшный грех, но у меня нет выхода… Я брал деньги у студентов. Оказывал незаконные услуги за вознаграждение. Я оказался слаб, пренебрёг честью. Проклятые деньги жгут мне душу. Прощения не прошу, мой уход всё скажет за себя. Не нужны никакие акции, никакие блага, когда задета честь. Дочь мою Анастасию освобождаю от данных ею обязательств. Знаю, они были даны не вполне добровольно. Дорогой моей супруге завещаю добрую память и всё, что нажито совместно. Простите и не держите зла…»
И подпись: И. В. Лобановский. Чёткая такая, красивая. Видно, что не раз человек документы всякие подписывал.
Виноват, значит. Что он сделал такого? Пренебрёг честью — это как? Когда взятки брал? Когда велел инженеру Краевскому дело о взрыве поезда замять? Да ещё какие-то проклятые деньги… Акции какие-то.
Эх, не успел я! Немножко, самую чуточку не успел. Как там сказал господин Сурков — что за день такой, люди мрут как мухи? Странно это.
Думай, Димка, думай. Ведь с чего всё началось? Сначала инженер Краевский приезжает на место взрыва поезда. Нет, ещё раньше… сначала взрывают поезд с графом Бобруйским и знатным эльфом. Вот взрыв, граф с эльфом разлетаются на мелкие кусочки. Для инспекции приезжают англичанин Джеймс Лоу и Алексей Краевский — инженер. Ругаются. Разбитый взрывом локомотив отправляют в столицу, на экспертизу.
Потом иностранец Лоу при всех говорит, нагло так, что взрыв локомотива — это наш недосмотр, и что у наших людей руки кривые. А локомотив английской работы — ни при чём. Инженер Краевский, опять же при всех, требует повторной экспертизы и посылает наглеца Лоу по известному адресу. Лоу обзывает инженера лжецом. Я вызываю Лоу на дуэль.
И вот — Джеймс Лоу помер, не успел я до него добраться. Инженер Краевский его убивает, бросается в реку и тонет. Перед этим признавшись, что ректор Лобановский — его наставник — велел ему замять дело о диверсии. Ректор что-то знает и велит ему молчать.
И вот Лобановский тоже мёртвый. Сюрприз, ёлки зелёные!
Да, прав надворный советник Сурков — людишки мрут как мухи… Внезапно.
— Господин капитан, не смейте ничего брать со стола! — резко сказал пожилой сыщик. — Посторонних попрошу покинуть помещение! Господин Сурков, уж вы-то должны знать.
Сурков надулся, говорит, важно так:
— Мне, Иван Дмитриевич, дозволение не нужно. Имею право находиться. А господин капитан за компанию со мной.
— И всё же попрошу не путаться под ногами и не мешать следствию, — твёрдо сказал пожилой.
Сурков нахмурился, но спорить не стал. Видно, чин у пожилого сыщика не меньше, чем у Суркова. А может, и побольше.
Эх, думаю, погонят меня сейчас отсюда, а я ведь только что ниточку нащупал. Думал ведь, что всё — потерял след. Когда инженер в речку плюхнулся. Когда труп англичанина Лоу исчез, даже улик не осталось.
Нет, господа полицейские сыщики. Никуда офицер Найдёнов теперь не уйдёт, даже не надейтесь.
— Прошу прощения, — говорю, — имею право находиться не меньше, чем господин Сурков. Он по своей части, а я — по своей. Дело это представляет государственный интерес.
Пожилой сыщик удивился. Сурков повернулся ко мне, моргает. Не ожидал такого.