И что из-за этой дороги проклятой батюшка злой стал и ей в личном счастье отказал, а всё эти акции проклятые-е-е-е…
Так мы до службы мамаши и доехали.
Маменька Настасьи, жена, а теперь уже вдова, господина Лобановского, оказалась важной дамой. Я понял это, когда мы прямиком ко дворцу подкатили. Не к Зимнему, к другому, попроще, но тоже — дворец.
— Маменька статс-дама, нынче она дежурила, — пояснила Настасья. — Когда телеграмму с курьером принесли, с ней обморок случился. Прямо у ног её высочества.
Так вот что за служба у богатенькой дамы, а я-то думал, они просто на диванах валяются и сладости всякие едят. В больших количествах.
— Простите, — говорю, — Настасья Ипполитовна, моё невежество. Ваша матушка, должно быть, очень знатная дама? Раз у королевских особ служит?
Барышня выпрямилась, говорит:
— Моя матушка из рода Нарышкиных, из младшей ветви. Но не это главное. Главное, она имеет прекрасное образование, и муж её… мой папенька…
Тут она всхлипнула. Носик вытерла платочком, продолжила:
— Папенька мой в науках силён, и степень имеет. Имел… А её высочество, великая княгиня, очень науки уважает. Для неё главное, чтобы человек учёный был, и мог рассуждать о разных вещах. В этом она благородство находит, а не в дворянском происхождении.
Гляди-ка, великая княгиня, и науки любит… чудеса. Хотя чего далеко ходить, вон, дочка лорда Байрона какая учёная была, вся информатика от неё началась.
***
Матушка, вдова ректора, оказалась симпатичная дама, пышная, как булочка. Правда, вся припухшая от слёз.
Настасья меня представила, дама протянула руку:
— Ах, Дмитрий Александрович, как мило с вашей стороны поддержать нашу семью в тяжёлый час!
Статс-дама, а теперь вдова, лежит на диванчике — или это козетка, кто их разберёт? Кушетка ширмами отгорожена, ширмы шёлковые, птицами и цветами расписаны. На столике рядом с кушеткой флакончики всякие, пузырьки. Пахнет лекарством.
Ещё на груди у вдовы, под платьем, я заметил огонёк. Талисман от нервов. Нацепит такое дама на себя, и ей спокойно, и всем хорошо. Удобная штука.
— Как вас пропустили? — спрашивает дама. — Сюда не каждого пускают. Здесь личные покои великой княгини.
— Матушка, — говорит Настасья, — Дмитрий Александрович только перстень свой показал, его и пропустили. Чудно, правда?
Матушка на перстень мой взглянула, покраснела вся. На диване сразу привстала, юбки разгладила.
— Откуда это у вас? — спрашивает. Сама волнуется.
— Это мой перстень, — говорю. — Государь лично с руки снял, мне вручил.
— Ах! — маменька глаза закатила, за грудь схватилась. — Дочь, подай флакон!
Понюхала из флакончика, отдышалась, спрашивает:
— Так вас Дмитрием Александровичем зовут? Прошу простить великодушно, кем вы его величеству государю приходитесь?
Вот настырная дама. У неё муж только что помер, а она моей роднёй интересуется.
— Я государю внебрачный сын, — говорю. — Так получилось.
— А матушка ваша?..
Тьфу, и матушку ей подавай. Не зря ректор Лобановский руки на себя наложил.
— Матушка моя была госпожа Иллариэль.
Тут уже они обе чуть в обморок не упали. Настасья на меня уставилась, моргает. Да, отжёг ты, Димка. Дамы сами падают и в штабеля укладываются.
Вот что значит быть царским сынком — для тех, кто понимает.
Мамаша спрашивает:
— Вы, должно быть, знакомы с семьёй графа Бобруйского? Сынок покойного графа — жених Настасьи.
— Да, — отвечаю, — имел счастье быть знакомым.
Ну, и не соврал даже. Видал я этого графа, и живым видал, в мундире и орденах, и мёртвым. На кусочки порванным после взрыва. — Слышал, у вашего мужа с графом Бобруйским были дела?
— Ах, — отвечает дама, — дела. Бедный муж, он так заботился о семье, всё желал нам достатка. Как будто в этом счастье!
Дама всхлипнула, вытянула из-под платья конверт.
— Вот, даже накануне… накануне трагедии прислал мне письмо. Там какие-то заметки, что-то о графе… я не вникала. Вы же понимаете…
Я взял конверт. Пальцы кольнуло, будто электричеством. Так, так, интересно…
Не успел я конверт разглядеть, затопали ноги, дверь в комнату распахнулась. Ширму в сторону отодвинули.
Вошёл лакей. Важный, как генерал. За ним вплыли, как утки по гладкой воде, статс-дамы. Встали вокруг, руки на животе сложили, замерли. Вошла высокая, важная дама — великая княгиня.
Вдова выпрямилась на диване, хотела встать, но пошатнулась.
— Сидите, милочка, не вставайте! — голос знакомый.