Ну, Ксенориэль выпрямился, глаза прикрыл, руки расставил. Давай руками водить, бормочет что-то. Типа, магия в действии. Артист. Он такое каждое утро делает, когда кто-нибудь смотрит.
Вижу — камушки на стенах и потолке даже не мигают. Халтурит полукровка, хочет уйти поскорее.
Конвойный на месте затоптался — холодно. Да ещё от стен жутью тянет.
Ксенориэль влево глянул, вправо, забубнил что-то. Типа, работает, старается.
Один камушек на стене вдруг мигнул. Ага, вижу. От левой руки Ксенориэля невидимая нитка протянулась. Тонкая, бледная. Он за эту ниточку подёргал, оберег шевельнулся в стене. Как будто глаз открылся. Стрёмное зрелище.
Глаз этот повернулся, пошарил по камере, глянул вниз, на арестанта. Уставился на него, хлюпнул, как будто воду втянул. Так люди хлюпают, когда суп с края тарелки пьют. Или чай из блюдечка. А это оберег силы из арестанта тянет.
Хлюп, хлюп — арестант вздрогнул, голову обхватил руками, ещё сильнее задрожал.
Ксенориэль ко мне повернулся, сказал:
— Сделано, господин капитан!
А сам улыбается. Доволен. Вот гад. Нравится ему, что ли?
Говорю:
— Это всё?
Улыбка у него сразу пропала.
— Так точно, всё проверено, господин капитан! — и каблуками щёлкнул. Как перед подполковником.
— А тот, что под потолком? — говорю, негромко так.
Полукровка испугался. Бледный стал, на меня уставился, спрашивает:
— Откуда вы знаете?
Я папку картонную из-под мышки вытянул, открыл, сделал вид, что бумажки читаю.
— Согласно описи, спец объектов в карцере — пять предметов. Вы, сударь, руками указали на четыре. Где пятый предмет?
Полукровка задёргал кадыком, сглотнул. Отчеканил:
— Виноват, господин капитан! Забылся! — уставился на потолок и замахал над головой руками.
Камешек на потолке мигнул. Потолок стал покрываться инеем.
— Вот теперь отлично, — говорю. — Можете идти.
Ксенориэль опять щёлкнул каблуками. Развернулся на месте, и прошагал через дверь, как деревянный.
Я дождался, пока шаги затихнут. Глянул по сторонам. Никаких нитей я к оберегам не протянул. Но мне и не надо. Глаз на стене, там, где лежит арестант номер десять, от моего взгляда мигнул и захлопнулся. Заснул. Остальные тоже замерли, будто нет их. Я посмотрел на потолок. Иней стал потихоньку таять.
Я сказал вслух, для конвойного:
— Инород ленивый. Пока не пнёшь, не почешется.
Конвойный молча кивнул. Ксенориэль здесь никому не нравится.
Я повернулся к арестанту:
— Подумайте хорошенько, Ворсовский. Время у вас есть.
Камень на потолке потихоньку начал жрать холод. Над Ворсовским слегка потеплело. Никто этого не заметил, только я. И он.
— Закрывай! — я пошёл к выходу.
Арестант еле слышно прошептал мне в спину:
— Спасибо…
Глава 25
Прошагал я мимо камер, поднялся по лестнице к допросной. Там у двери капитан Зубков стоит, в карманах шарит. Вытащил портсигар, сигарету сунул в рот, прикусил. Курить в коридоре нельзя, так он просто так мусолит. От нервов.
Сказал мне:
— Слышал, проверка будет?
— Что за проверка? — говорю.
— Такая, загиб через коромысло, проверка, — Зубков достал коробку спичек, стал в руке крутить. Сам хмурый, будто его премии лишили за квартал. — Начальство как с цепи сорвалось.
— Что так?
— Ты, Дмитрий Александрович, здесь недавно, недели нет. У нас и так служба не сахар… — капитан сжал зубы, сигарета пополам развалилась. — Чёрт! Теперь ещё проверками затыкают. Новое покушение на государя было, слыхал? Бомбу хотели кинуть, да не взорвалась. Случайность. А мы не предотвратили.
— Я тут весь в работе, — говорю. — Ничего не слышал. В сортир некогда сбегать. Сам знаешь, подполковник загрузил по самые помидоры.
Зубков смял сигарету в пальцах.
— Второй день все на ушах стоят, хватают всех подряд. Людишек пачками тащат, а уж инородов никто не считал… Сам князь Васильчиков насел — добейся показаний! Подполковнику нашему хвост накрутили. Он человек неплохой, когда трезвый. Так после втыка от начальства зверем стал. Станешь тут…
Я кивнул. Подполковник правда такой. Зубков скривился:
— Сейчас в допросную номера шестого приведут. Оттуда в карцер — я шестого знаю, толку не будет. Сразу после него ещё одного, нового притащат. Потом ещё… Не могу я так больше.
Зубков сунул новую сигарету в рот, захлопнул портсигар. Повернулся идти. Сказал мне:
— Ты уж, Дмитрий Александрович, проследи, чтобы Ворсовский признался. Сил нет уже втыки терпеть.