Где там мои струменты?» — решительно поднялся Михалап.
Он пошарил в темноте за балкой и достал оттуда старенький заплатанный мешок — его ещё бабка Апраксия сшила, а дырки на нём он самолично латал. Эти — как Михалап их называл — «струменты» он завсегда с пользой применял. Если, к примеру, хозяин жилья был ловок, степенен и хозяйственен и домовому был по нраву, то он всё в его дому аккуратно ремонтировал в свободное время — которого у него завались. Например — если где-то поломка или доска от гвоздя отстала. Тут он её и подладит. Хорошему человеку и помочь не в падлу — как говорили лагерные зэки. А если шелупонь какая — как эти московиты, к примеру — то не грех им и навредить слегка. Тут тоже струменты пригождаются. Проводку, там, сверлом спортить, потолок топориком обрушить, или крышу зубилом прохудить. В общем — очень полезный был у него мешочек. В ём — и топорик ладный есть, и долото старинное, и ножницы ещё дедовы, и ещё много чего всякого нужного в хозяйстве. Есть и вострое шильце, которым Михалап сегодня собрался уколоть эту самую Ларку-свиристёлку. Куда-нить в лопатку или, там, в ягодицу, когда она спиной во сне повернётся. Или уж куда получится. Та и не поймёт вовсе — чо да почему? Подумает — комар её куснул аль блоха цапанула. Капельку крови эту он тут же в чарочку стеклянную капнет, что у него ещё от Акима осталася.
«Вот она и чарочка», — приготовил он стеклянный стаканчик, сунув его в карман.
Как все домовые Михалап был основательным мужичком — готовился к делу, как следует. Надел на себя ватные штаны, кухайку Акимову, его же малахай заячий, и, закинув на плечо бабкин мешочек, хорошенько потопал ногами, уминая Акимовы кирзовые сапоги. Всё путём, всё ладно — всё ж, никак на мокрое дело идёт. Не хухры-мухры.
Девушка проснулась среди ночи от странного ощущения. Будто кто-то пристально наблюдает за ней из темноты, глядя прямо в лицо. Она и раньше, до проявления дара, нечто подобное чувствовала, а теперь и подавно поняла, что это домовой. И его взгляда даже ничуть не испугалась. Поладят как-нибудь, чай, не чужие. А если это Евдокия, случаем, то и её в этот раз она встретит. Как следует. Как воин, а не беззащитная жертва. Евдокия — всего лишь кошка, а она, Арония, теперь волчица.
Но тут она увидела, как откуда-то прямо с потолка на пол, будто кот, с лёгким шорохом обрушился небольшой мужичок. Был он в потрёпанной фуфайке и с мешком на плече. Даже не глядя на Аронию, он принялся деловито в нём рыться. Затем, что-то достав, шагнул к дивану, на котором, смежив веки, притаилась девушка. Она с интересом ждала продолжения этого действа. Мужичок, видимо, будучи полностью уверен в своей безнаказанности, легко сиганул ей на грудь и чем-то замахнулся. В его руке блеснуло что-то тонкое и явно металлическое. Арония мгновенно схватила его за эту лапу одной рукой, а другой — ухватила его за косматое ухо, торчащее из-под малахая.
— Кто тут ко мне незваным гостем пожаловал? — медовым голосом спросила она: Никак это ты, Михалап!
— Это ещё глянуть надо — кто к кому пожаловал! — загукал, заверещал, отбиваясь, домовой. — Я тут хозяин! А не ты! Отпусти, Ларка! А то хуже будет!
— Не Ларка я, невежа! — строго ответила девушка. — Я — Арония, ведунья. И твоя смерть — если не научишься вести себя.
— Так уж и смерть? — продолжал отбиваться Михалап. — И никакая ты не ведунья! Вон, Явдоха чуть тебя не уходила, а ты и не рыпнулася! И если б не бабка Полина…
— Не бабка! А Полина Степановна! — продолжая крутить ему ухо, внушала девушка. — Что ж ты, Михалап, такой грубиян?
— Сама — грубиян! — завопил тот. — Я спасти тебя хотел!
— Это как? Вот этим шильцем заколоть?
Продолжая держать его за ухо, Арония выхватила опасный инструмент из его лапы.
— Не заколоть, а взять у тебя каплю крови! Чтоб Явдоха от тебя отстала! Она ж с тебя живой не слезет. А я б отдал ей каплю и всё на том! — сердито верещал домовой.