Мать встречала ее лежа в кровати, укрытая по шею одеялом, щедро источающая миазмы. Глаза ее по–совиному мигали, выражая привычную растерянность.
— Пришла, Катенька! — радостно шепелявила она.
Иногда мать узнавала Марфу. В эти мгновения глаза ее были средоточием боли. Впрочем, через минуту взор ее снова туманился забытьем.
В один из таких дней, сидя за воспитательским столом и наблюдая бессмысленную внешне муравьиную возню детей вокруг, Марфа четко осознала, что следует делать.
— Марфа Сергеевна! Голубушка! — орал Дмитрий Германович предоргазменно. За ним нелепо ковылял Антоха. В левой руке он сжимал то ли пластилин, то ли что поужасней.
— Здравствуйте, Дмитрий Германович, — твердо сказала Марфа, — подвезете меня? — в душе ее зеленело безумие.
— Всенепременнейше! — заверещал Дмитрий Германович, впрочем, несколько ошеломленно. Поведение его vis–a–vis, отчасти, не укладывалось в ежедневный сценарий.
Когда Дмитрий Германович взял ее за локоть, помогая сесть, Марфа нарочито потерлась бедром о его промежность, при этом одарив его недвусмысленным взглядом. Дмитрий Германович запыхтел.
— Только едем быстрей, Дмитрий Германович, — процедила Марфа, — мне о многом нужно с вами поговорить.
Ехали быстро и молча. Позади вовсю храпел Антоха.
Подъехали к дому. Дмитрий Германович заглушил мотор, выключил фары и открыл, было, рот, дабы извергнуть дневную порцию делерия, что жрал его мозг, но Марфа опередила его.
— А хотите, Дмитрий Германович, я вам хуй пососу?
Взвыв тихонько, Дмитрий Германович ястребом метнул взгляд на заднее сиденье, тотчас же повернулся и уставился на Марфу, заглатывая воздух. Выпуклость в его промежности увеличивалась на глазах.
— Э… мээээ…
— Ну что вы все мычите, Дмитрий Германович? — засмеялась Марфа и легонько шлепнула его по ширинке, — вот уж шесть месяцев как хотите меня трахнуть, а дальше «ээээ, мээээ», дело не заходит. Или вы, быть может, Дмитрий Германович, импотент?
— Я-а… — теперь он издавал квакающие звуки
— Что «я»? Что вы бормочете, Дмитрий Германович? Я? На? Вы мне четко скажите, — хотите, чтобы я вам сделала минет?
Дмитрий Германович затуманился весь. На секунду Марфе показалось, что у него удар. В уголках рта его закипала слюна.
— Так что же? Да или нет?
— Да! — сипло пробасил он.
Марфа было потянула руку к промежности, но тотчас же Дмитрия Германовича выгнуло дугой, затрясло мелко, глазки его закатились. Он реванул и опал на сиденье без сознания. Меж ног его пульсировала и дышала плоть. На светлой ткани брюк расползалось грозное пятно.
— Что же это вы, Дмитрий Германович, — улыбнулась Марфа. — Шестой десяток разменяли, а сдержаться не можете. … А я бы вам отсосала… И мальцу бы вашему… тоже отсосала. А, ладно! Прощайте, Дмитрий Германович!
Она легко выскочила из машины, уверенная в том, что теперь–то уж точно все наладится. За спиною слышалось ей мычанье. То Дмитрий Германович пел, не приходя в сознание.
Ласточкой вспорхнув на пятый этаж, посмеиваясь, открыла она дверь и ступила в темный вонючий коридор. Не включая света, зашла на кухню и открыла все четыре конфорки газовой плиты, лучезарно удивляясь про себя, до чего же липкими кажутся ей ручки конфорок.
— Катенька? — раздался из комнаты голос матери, — Катюша? Юра?
— Иду, мамочка, — хихикнула Марфа и поспешила в комнату. Присела на краешек кровати, ощупью нашла материнскую руку под одеялом, стиснула ее в своей. Закрыла глаза, все еще улыбаясь, чувствуя, как с каждым вздохом душа ее наполняется газом, стремится вверх, выше, выше… выше…
Тихая Гавань
С утра в голове у Авдеева происходила какая–то семантическая карусель. Каждое произнесенное слово, пусть даже самое простое, вызывало раздражение, казалось чуждым, а то и неземным. Стоя перед зеркалом в ванной, он разглядывал свое отражение и старался внести нотку порядка в поселившийся в голове хаос.
— Видимо, я не до конца проснулся, — заявил он зеркалу и вздрогнул. Слово «проснулся» отчего–то напомнило ему о куче едва родившихся крысят, голых и поголовно зараженных бубонной чумой.
— Про–снулся, — повторил он и снова вздрогнул. — Ав–де–ев про–снулся, — собственная фамилия прозвучала неприятно.
Почему именно Авдеев? Почему не Мамонтов, не Тиркас, не Кучко? Не Штейнман, в конце концов? Ведь это что–то значит! Ведь за всем этим что–то скрывается… Он почесал подбородок, отметив, что не помешало бы побриться.
— Ав–деев… Какая бесхребетная и в то же время жуткая фамилия… Авдей. Авгей. Царь. Автомат. Багет. Клюква, — окончательно запутавшись, он встряхнул головой и, наскоро обтершись полотенцем, вышел из ванной комнаты.