Но лик ещё дремал в уме Аллаха,
Горсть воздуха схватив рукой огня,
Замыслил он Арабского коня,
И, длань разжав, он бросил вихрь с размаха.
С тех самых пор дрожит огонь в ноздрях
Летучего, кто весь – размах порыва,
Из тучи – хвост, с грозой венчалась грива.
Глаза – жерло́, где всем неверным – страх.
Когда ж он спит, он зыблемая нива,
Где каждый колос помнит: – «Жив Аллах!»
Джигитуй
Сандро Ку.
Много в мире сказок страха
Между днём и новым днём,
Ибо ночь покров Аллаха
Сине-чёрный, и на нём,
Как оазис, выше праха,
Звёзды ткут лозу огнём.
Много в Море чудищ в тони,
Рыба-меч, акула, кит,
Всюду брани и погони,
Зоркий враг всечасно мстит,
Но Арабские есть кони,
Конь крылат, и он летит.
Птица в воздухе великом
Знает верные пути,
Конь умеет в бое диком
Принести и унести,
Грёза может звучным вскликом
Звонкий стих в венок сплести.
Вверься имени Аллаха,
С неба ток бессмертных струй,
Над картиной в раме страха
Светит Солнцем поцелуй,
В силе конского размаха,
С песней в сердце, джигитуй.
Завет («Человек рождён из сгустка крови красной…»)
Человек рождён из сгустка крови красной,
Чётко возвестил нам вещий Магомет.
В этом знак признай для доли полновластной,
Возлюби в мечтах рубинно-алый цвет.
В колыбель твою уронено от Бога
Две пригоршни снов и алых лепестков: –
Разбросай одну, пусть вся цветёт дорога,
А другую спрячь за рифмами стихов.
И когда в пути красивую ты встретишь,
И когда в пути, вздохнув, устанешь ты, –
Пламенем костра свою любовь отметишь,
Женщину стихом оденешь ты в цветы.
Жажда («Из жажды музыки пишу стихи мои…»)
Из жажды музыки пишу стихи мои,
Из страсти к музыке напевы их слагаю
Так звучно, что мечте нет ни конца, ни краю,
И девушка мой стих читает в забытьи.
Я в сердце к ней войду, верней, чем яд змеи.
Хотела б убежать. Но вот я нагоняю.
Моя? Скажи мне. Да? Моя? Я это знаю.
Тебе огонь души. Тебе стихов ручьи.
Из жажды музыки рождается любленье,
Влюблённая любовь, томление и боль.
Звучи, созвучие! Ещё, не обездоль!
Я к Вечности приник. В созвучьи исцеленье.
В непрерываемом душе́ побыть дозволь.
Дай бесконечности! Дай краткому продленья!
Ночной дождь
Я слушал дождь. Он перепевом звучным
Стучал во тьме о крышу и балкон,
И был всю ночь он духом неотлучным
С моей душой, не уходившей в сон.
Я вспоминал. Младенческие годы.
Деревня, где родился я и рос.
Мой старый сад. Речонки малой во́ды.
В огнях цветов береговой откос.
Я вспоминал. То первое свиданье.
Берёзовая роща. Ночь. Июнь.
Она пришла. Но страсть была страданье.
И страсть ушла, как отлетевший лунь.
Я вспоминал. Мой праздник сердца новый.
Ещё, ещё, улыбки губ и глаз.
С светловолосой, с нежной, с чернобровой,
Волна любви и звёздный пересказ.
Я вспоминал невозвратимость счастья,
К которому дороги больше нет.
А дождь стучал, и в музыке ненастья
Слагал на крыше мерный менуэт.
В тишине
В тишине деревьев шелестящих,
Перепевных, стройных, нешумящих,
Лист к листу, листами говорящих,
Ловит мысль иные времена.
Океанский папоротник, лесом,
Шелестит, завесы льнут к завесам,
Пенится широкая волна.
Где я был за гранями столетий?
Между пальм и волн мы были дети,
Крыс речных мы уловляли в сети,
От зари играли до зари.
И несли нас длинные каноа
В тишину лагунную Самоа,
И к вулканам рдяным Маори.
Дуга
Луна затерялась за гранью зубчатой, окутанных дымкою, гор,
Но жёлтой дугою она задержалась на зеркале спящих озёр.
Их семь, Маорийских озёр, многоразных по цвету и тайне воды,
В себе отразивших дугу золотую, и в ней средоточье звезды.
Вот озеро просто. Вот озеро серы. Вот озеро с льдяной водой.
И с влагою млечной. И с влагой горячей. И с влагой смолисто-густой.
Но там полноцветней, пышнее, и краше дуга золотая Луны,
Где влага влюбленья, и влага внушенья, что лучшее в жизни суть сны.