Разумеется, что источником этого хтонического ритма был сам особняк, неспешно бившийся, словно огромное сердце. Толчков было довольно-таки много. Считать я начал не сразу, был слишком испуган и взволнован, но их было около тридцати, может пятью больше или пятью меньше. Несомненно, в том числе скрывались какие-то мистические смыслы и вселенская сила, о которой догадывался ещё Пифагор с его учениками-нумерологами и евреи-кабалисты, но надеюсь, что они останутся навечно сокрытыми от людей, чтобы никто и никогда не смог воссоздать дядино творение.
Колокол бил в течении нескольких минут, после чего замолк также внезапно и беспричинно, как прежде он начал свою замогильную песнь. Казалось, что безмятежный покой деревенской ночи вернулся в усадьбу, нарушаемый лишь редким ржанием потревоженных лошадей, которых старательно успокаивал Васька. Не желая вот так сразу возвращаться в жёсткие кресла, мы пошли проверить нашего конюха, а заодно решили заглянуть к Агафье и, если та проснулась, что было весьма вероятным, ибо такое громыхание разбудило бы и мертвеца, то узнать у неё, не происходило ли чего-то подобного прежде. Мы успели пройти не более ста шагов, когда из чрева особняка донеслись новые звуки — холодный и пронзительный лязг цепей да сбивчивый топот из липких шлепков, и они становились всё громче.
К тому моменту, когда их источник добрался до парадных дверей, мы уже сидели в густо разросшихся и одичавших кустах, высаженных вдоль тропинок, и дрожали как зайцы. Это были они — сошедшие с фресок атланты воплоти. Первыми из тьмы особняка выползли передвигавшиеся на карачках, словно помесь жука и обезьяны безголовые рабы. Они были несколько крупнее и упитаннее тех, что работали в каменоломнях, и не выглядели столь изнеможденными и страдающими. Ощетинившиеся десятком рядов длинных шипов браслеты защищали их запястья, одновременно служа смертоносным оружием; чёрные ремни из какой-то резины стягивали грудные клетки, сходясь на спине, где к ним крепились золотые цепи. Существа рвались вперёд, напрягая мускулы и сухожилья, натягивая громыхавшие поводки, но их безумную, дикую жажду действия удерживал старший, не лишённый головы атлант.
Он появился последним, сильно пригнувшись, чтобы не удариться о дверной косяк лбом, хотя в действительности лба у него не было вовсе. Прежде их длинные шеи переходили в правильные геометрические фигуры, теперь же, вырвавшись из плоского мира фресок в нашу трёхмерную действительность эта важнейшая часть их тела стала иной. Прошлые чёткие грани и рёбра размылись или же раздробились. Вытянутая пирамида стала проваливаться внутрь самой себя, одновременно порождаясь на поверхности, делая этот процесс самопоглощения бесконечным. Среди этого ритмичного хаоса движения, рождения и уничтожения, на перекрёстках бегущих линий и стыках дрожащих плоскостей всё же проглядывались устойчивые, повторяющиеся конструкции, в которых можно было разглядеть ужасающую, но в то же время необъяснимо и противоречиво прекрасную морд… то есть лицо. Столь притягательное и манящее, преисполненное величием и мудр… (следующие две строки рукописи были зачёркнуты) … По крайней мере я смог различить, а быть может и всего лишь нафантазировать нечто вроде острого подбородка, ломаного и длинного разреза рта без губ и непомерно глубоких глазных впадин, если проводить бедные и пошлые параллели с человеческой анатомией, хотя эта геометрическая чехарда имела мало чего общего с нашим миром, принадлежа к более высоким измерениям.
Это был бывалый охотник с четырьмя верными гончими, посланный прочими атлантами по наши пропащие душонки. Он удерживал цепные поводки в средней и задней паре рук, а передние держал сложенными на сильно выдававшейся вперёд килеобразной грудине. Возбуждённые предчувствием скорой охоты рабы метались из стороны в сторону, разбрасывая устилавший дорожки щебень в стороны, взрывая огрубелыми пальцами стоп и рук землю. Каждый из них был силён как добрый конь, но атланту не составляло никакого труда удерживать их бойкую прыть. Он стоял как каменное изваяние, не шевелясь, и внимал таинственному звону времени-пространства, который пронизывает всё и вся, вбирает в себя знания обо всём, но остаётся недосягаемым ни для человеческого тела, ни для его души, покуда на него не сойдёт нечестивое благословение. С этого момента судьба его будет предрешена… моя судьба…