Домочадцы думали, что это было временное явление, небольшая особенность развития, которая непременно пройдёт вместе с ростом ребёнка, но дядя сохранил этот скверный невроз на всю оставшуюся жизнь. Конечно же его, маленького мальчугана, за последующие годы ещё не раз силились выставить на улицу, но дядя, едва завидев открытую дверь, начинал отчаянно сопротивляться, кричать и бесноваться, в мгновение ока превращаясь в испуганное животное, способное не только ударить, но и укусить до крови. Дедушка с бабушкой предпринимали всевозможные попытки исцелить этот странный недуг. Сперва они приглашали батюшек из ближайших церквей и монастырей, чтобы те окропили дядю святой водой и прочли над ним несколько молитв, но это не возымело на него никакого эффекта, кроме язвительных подколок от «сатанинского отродья», как они обзывали его перед уходом. Не получив спасения в вере, несчастные родители обратились к именитым врачам, вызывая их за существенную плату из Санкт-Петербурга и Москвы, а также выписали одного немца из заграницы, однако и тут дядя сумел отличиться, так как к тому времени он успел прочитать не один медицинский справочник и оказался на одном теоретическом уровне с теми, кто прибыл его обследовать. Это не могло не вылиться в ожесточённые споры, ведь наглый и эрудированный юнец неизменно вставал на позиции иной научной школы и начинал критику методов заслуженных докторов, чем быстро доводил их до бешенства, и седовласые старцы бежали от него, не успев поставить хотя бы приблизительный диагноз. В стенах поместья дядя был поистине непобедим, так что всем домочадцам пришлось смириться с этим его чудаковатым и ограниченным образом жизни.
При всём вышесказанном, мой дедушка всем сердцем надеялся, что драгоценный сын, его любимый первенец и главный наследник титулов и накопленных богатств, сумеет продолжить семейные дела, управляя всем из дома, и дядя действительно показал себя отменным счетоводом, хотя это не доставляло ему никакой радости, и его каждый раз приходилось подолгу уговаривать сесть за гроссбух, но в двадцать один год с ним случилась внезапная и разительная перемена, которая перевернула жизнь всего семейства.
Одним ранним утром юный дядя, имя ему было Валентин, ворвался в родительскую спальню и потребовал, чтобы ему как можно скорее доставили из города большой набор масляных красок, акварелей, лаков и тушей, кистей из ворсов всех зверей, а к ним больших и малых полотнищ и всю прочую, необходимую для рисования утварь, причём всё должно было быть непременно наилучшего качества. Обозначенный им список вещей стоил не менее восьмидесяти тысяч рублей, и дедушка попытался ему возразить, предложить на первое время обойтись меньшим и более дешёвым, чтобы испытать свои силы, понять лежала ли к этому его душа, чтобы не растратиться впустую, но эти его слова привели дядю в сущее бешенство, и он, поддавшись яростному исступлению, принялся громить дом: разбивать привезённый из Китая фарфор, рвать английские платья, ломать часы и швырять стулья в окна. Родным вновь пришлось прогнуться под капризы эксцентричного гения, пока он не причинил ещё больший убыток имуществу или же вовсе не содеял с собой чего-то непоправимого.
Всё необходимое было доставлено в течение двух-трёх недель, за которые одна из зал особняка была переоборудована под художественную мастерскую. Родственники думали, что это будет сиюминутное влечение чудаковатого юнца, которое угаснет также быстро, как оно прежде вспыхнуло, но, словно бы в пику им, дядя всецело отдался новому времяпрепровождению, отныне перестав покидать даже эту комнату, требуя, чтобы ему приносили туда еду, выносили ночной горшок и перенесли кушетку, дабы он мог на ней спать в редких перерывах от работы. И как было во всех прочих делах, за которые он прежде брался, в этом виде искусства его врождённый гений тоже дал о себе знать в полной мере. Всего за один год самостоятельных поисков и творческих экспериментов Валентин достиг такого уровня мастерства, которого не всем удаётся достичь и за десятилетие усердного труда, будь то сама техника рисования или чувство композиции и сочетания цветов, а спустя ещё два года, когда его работы оказались выставленными в столичных галереях, он был признан лучшим живописцем в стране, переплюнув всех «бездарей» из Императорской Академии Искусств в Санкт-Петербурге, которые до сих пор вспоминают его с проклятиями на губах и восхищением в глазах.