Наконец Жрец, подойдя, поднял завесу с моего лица, и соединил наши руки, продев их в черный обруч. Казалось, что обруч сделан из камня, но был совсем не тяжелым.
Размахивая совком с тлеющим благовониями, зачерпнутыми с жертвенника, служитель, начал что-то говорить нараспев глухим, низким голосом. Его черная хламида развевалась на утреннем ветру, из-под низко надвинутого капюшона, на меня смотрел мрак. Глаза, поначалу блестевшие белками, становились все более безжизненными, их заволакивала Тьма.
Голос поднимался все выше и выше. Если до этого мне было только холодно, то теперь стало еще и страшно. Обруч нагревался, запястье обжигало.
До меня дошло, что никто не спросит моего согласия. Фактически, я уже принадлежала Князю. К жертвеннику поднесли простыню, показав всем пятна, Жрец бросил ее в огонь.
— Прими Кровь Княгини! — закричал он, и снова перешёл на незнакомый язык.
Неожиданно, с жертвенника взметнулось черное пламя, простыня разом вспыхнула, и сгорая, исчезла, не оставляя после себя даже пепла. Пламя опало. Угли продолжали мирно тлеть.
Голос Жреца поднимался всё выше, казалось в нём уже нет ничего человеческого, и в момент, когда он оборвался на самой высокой визгливой ноте, запястье мое опалило огнём.
Тело наполнилось силой. Морок, так крепко державший меня до этого, вдруг начал рассеиваться.
И я вспомнила ночь, заливаясь краской стыда.
Меня никто не брал силой. Эта ночь подарила мне совершенно новые, невозможные ощущения. И я сама приняла Князя, приняла его Тьму
— Ты моя, и только моя! — шептал Князь мне ночью на ухо. Не князь, — Рэдгар. Он назвал мне своё настоящее имя. Не побоялся. Внутренней своей сутью я поняла, что имя настоящее, но своего в ответ не назвала.
Задыхаясь от воспоминаний, нахлынувших так не вовремя и впервые за все время ритуала, посмотрев в глаза Рэдгар, я выдернула руку. Поздно. Раньше не было сил, а теперь нет выбора.
Обруч исчез, вместо него левое запястье обивала лента Тьмы: черная метка, похожая на браслет, нерушимая как само наше единение, связавшая мою внутреннюю Тьму с Тьмой Князя до последнего вздоха — его или моего. Такая же была на правой руке Князя.
Какое-то движение, началось внизу на площади, за нашими спинами. Слышался ропот, возгласы недовольства. Не выдержав, я обернулась. Люди расступались. Разрезая толпу черноволосых горожан, выделяясь среди них, чужеродным пятном, не глядя по сторонам, закаменев лицами, шли светловолосые мужчины. Мои братья. Впереди, в длинном белом одеянии, — мой отец.
Глава 4. Поиски
Он шел по площади, колыхавшейся как серое море. Видел раздражение, злость, недовольство горожан от присутствия чужаков в городе. Видел не лица, не людей, а свет их душ, их настроения. Положительных эмоций не было. Самые нейтральные, — любопытство и заинтересованность.
Если бы не мирный договор и не обман Колдуна, Гарон и Лохем снесли бы этот город еще вчера. Но приехав сюда в сумерках позавчерашнего дня в поисках пропавшей девушки, воины не были впущены в Город. Ночью ворота закрывались для всех чужаков без исключения.
О том, что искали дочь Вождя, говорить было запрещено. Нельзя было давать шанс для манипуляций. Да это бы ничего и не изменило. Любую другую девушку искали бы также. И искали. Лейлу, подругу Дары. К ночи нашли в роще, с перерезанным горлом.
Родителям сказали сразу, к нему же в шатер зайти боялись. Боялись его ярости и гнева. Боялись пыльной бури, способной всё снести на своём пути. Успокоить его умела лишь Дара. И то, что её не нашли, давало надежду. Маленькую, но надежду.
Когда же вошли в шатер с двумя венками, один из которых был в крови, он закаменел, лишь через долгий удар сердца поняв, что на венке его дочери нет крови. И понял также, что она жива, раскрытием почувствовав, что её свет горит совсем рядом, в Городе. Знать бы только где именно.
Утром отряд поехал снова и им было разрешено обыскать город. Князь к ним не вышел, а Колдун, странно усмехаясь, готов был открыть для воинов любую дверь.
В этом не было необходимости. Охотник мог отыскать Дару по стуку её сердца даже самостоятельно, но обыскав весь город, проведя здесь полный день, воины вернулись в сумерках обратно ни с чем. Город закрылся для чужаков.
Он дожидался сыновей у шатра, не впустив гонцов Князя внутрь, думая больше о судьбе дочери, чем о том, как принять случившееся и избежать кровопролития.
Дочь! Она была единственной его слабостью, напоминая жену походкой, улыбкой, поворотом головы. Она была его наказанием и наградой одновременно.