- Неееет! – выдохнул он. – Кто ж в здравом уме от денег-то откажется?
- Вот и хорошо! Вот и не отказывайтесь! – обиду было ничем не скрыть.
- Ты бы ещё себе проценты за использование чужих средств начислила, – процедил начальник, – так вообще было бы круто!
Даринка расстроенно засопела в трубку.
- Горянова, радость ты моя, дурная! – немного смягчил тон Савёлов. – Ты нормальной женщиной не хочешь побыть? Так, чисто для разнообразия? Или ты подарки только от юродивых принимаешь? У остальных не комильфо?
Но Даринка, непонятно почему обиженная, ответила как отрезала:
- Мы с вами не в тех отношениях, Роман Владимирович, чтобы такие дорогие подарки принимать, а в остальном – чем точнее расчёт, тем крепче дружба!
Савёлов на том конце замолчал, а потом уточнил резко, зло и холодно:
- Так вот оно что! Дружба?! Это ты, Горянова, мне, как мужчине от ворот поворот сейчас дала?! А? Молчишь?! Ну, так хочу тебе сообщить, милая моя, что я к тебе в лавзону не напрашивался, и в любовники не набивался! Я, Горянова, ещё не сошёл с ума, предлагая тебе своё старпёрское обаяние за копейки!
Даринка уже и сама была не рада своей реакции, а потому постаралась быть честной:
- Вы не старпёр, Роман Владимирович! Вы красивый и очень даже…
- Да?! Вот спасибо! Вот успокоила! А то я по утрам в зеркало не смотрюсь!
- Ну, хватит, Ром! – Горянова тогда расстроенно засопела в трубку. – Не делай меня виноватой! Просто я никому не хочу быть должной…
- Ой–ё! И кто ж тебя такую уродил-то? – на том конце громко вздохнули. – Горянова, человеческие отношения вообще-то и строятся на долгах: денежных и моральных. Без этого нет привязки людей друг к другу! И дружбы нет! И любви нет! Ничего человеческого без долгов и обязанностей нет! Хотя… что я тебя, дубина стоеросовая, учу?! Ведь бесполезно же! Бывай! – и первым положил трубку, чего никогда ещё в их воронежском общении не случалось.
Даринке почему-то сейчас вспомнился этот разговор. Они с Савёловым быстро тогда помирились, но суть его обиды она поняла гораздо позже, когда научилась с искренней благодарностью принимать чужую любовь, заботу и – дорогие подарки. Горянова за эти полгода в Воронеже научилась не только отдавать, но и брать…
Даринка улыбнулась, сидя в зале ожидания аэропорта, вспоминая, как получила на свой день рождения коробочку от тётушки Ануш с дорогими армянскими серьгами, напоминавшими солнце. Как металась в немедленном желании компенсировать ей расходы, как армянская мама обиженно поджала губы и впервые обозвала её на своем родном языке неблагодарной, как кричала:
- Ду ват нес!**
Как потом Даринка неожиданно для себя плакала, прося прощение за чёрствость и неблагодарность. И тётушка Ануш, царственно снизойдя до её старательного раскаяния, тоже просила прощения, потому как погорячилась… Серьги надолго перекочевали в Даринкины уши, и надо было признать, что они необыкновенно ей шли.
А все споры теперь решались просто:
- Ари гнанк хац утелу!*** – говорила пожилая армянка, и Горянова понимала, что ей не светит победить в разумном споре с железными доводами, ибо тетушка Ануш уже всё решила за нее.
** Ты плохая (армян)
*** Пошли кушать (армян)
***
Объявили регистрацию, и Горянова, подхватив сумочку, побежала к стойке. Полёт прошёл нормально, самолётик почти не трясло, и девушка, проспав большую часть времени, приземлилась спокойно и счастливо. В сообщении, которое она получила сразу по прилёте, секретарь Самвела Тимуровича написала об изменениях в расписании их встречи, перенеся её с десяти утра на два часа. Это её очень обрадовало, потому что можно было не спешить. И в это летнее, открыв окно в машине, она с особой радостью впитывала всей своей душой неповторимую ауру любимого уездного городка.
Как же здесь было хорошо! Зелено, свежо и радостно!
Такси высадило девушку около продуктового магазина, и Даринка, наспех купившая чай, сахар и кое-что к завтраку, неспешно пошла домой. Милый двор, приветственные кивки немногочисленных знакомых, разрисованный чьей-то корявой подростковой рукой лифт и крупно процарапанное на стене напротив её квартиры слово «сука».