My love
- Что читаешь? - спрашивает он, продолжая выбирать книгу. - Я не помню такой обложки. - Эротику. Я говорю это, а потом не замечаю - чувствую - сдерживаемую улыбку в чужих устах. Слово повисает в тиши библиотеки, будто приговор в зале суда, и я борюсь с желанием оправдаться. Мы не маленькие. Том ставит Диккенса обратно, достаёт Фрая с другой полки, заглядывает в содержание всё с тем же серьёзным лицом (и со сдерживаемой улыбкой, которую я чувствую, словно она моя), водит пальцами по странице. - Перестань. - Я ничего не делаю, my love, - и бросает на меня взгляд сквозь очки. - Так займись чем-нибудь. Я возвращаюсь к описанию того, как Ли читает письмо. Представлять, что босс звонко шлёпает её - неловко. Взгляд на затылке не даёт сосредоточиться, и мне хочется поскорее листать страницы, лишь бы не быть обсмеянной. А потом я замечаю, что Том отходит от стеллажей и становится позади. Он слегка наклоняется, ставит обе руки на спинку дивана, от его близости как будто щекотно - но он далеко от меня. Как-то по-ребячески хочется перелистнуть. Закрыть ладонью. Я перечитываю предложение трижды, прежде чем беру себя в руки и забываю о Томе. Только его дыхание иногда слышится между строк. Когда мистер Грей впечатывает ладонь последний раз, а Ли восхищённо задыхается, я замечаю, что Том отходит к стеллажам (опять) и ищет там (снова) книгу на вечер. Он забирает с собой ощущение скованности, и когда возвращается через пару минут, я уже расслаблена - как полчаса до. Настолько, что не отвечаю на поцелуй. Том прикасается ко мне, не размыкая рта, и я откидываюсь назад под напором. Угол очков впивается в щёку. Я чувствую запах одеколона, вкус джема и руку, бесцеремонно приподнимающую подол, - руку в последнюю очередь. Пальцы - вдоль бедра, до края белья, за край. Я вздрагиваю, а он отстраняется и с красноречивым взглядом отходит к креслу. - Не ради этого, - возмущаюсь я, но сама себе начинаю не верить, потому что чужие пальцы остались влажными. - Я даже не чувствовала... - Хорошо, дарлинг. И опускается в кресло, будто ничего не было. Я ощущаю себя пристыженной, воришкой под фонарём полисмена, ребёнком, таскающим конфеты без спроса, кем-то абсолютно беспомощным - и виноватым. А Том садится и раскрывает книгу ближе к концу, медленно вчитывается, замирает, аккуратно взявшись за лист. Его пальцы тонкие и теперь пахнут мной. В промежности разгорается след от касания, когда я задумываюсь об этом, разгорается словно клеймо, и мне кажется, что Том снова проводит по мне рукой. Ёкает и тянет в глубине живота. Первым делом - отложить книгу, а затем подойти и забрать эти пальцы обратно, положить на себя их, его рот, всё тело. Желание ударяет мне в голову, но я перебарываю и утыкаюсь взглядом в роман. Книга не видит, как я смущаюсь, а Том этого ждёт. Текст проходит мимо меня, и около четверти часа мы сидим в тишине, не листая страниц. У Тома скрещены ноги, и он делает вид, что читает.
* * *
Том не шевелится, а я не хочу обходить стол - и не хочу говорить. Я перекидываю ногу через него, чувствуя угол колена у самого паха, и Том поднимает на меня взгляд. Его удивление быстро проходит, я вижу, как дёргается в мою сторону рука, но тут же замирает - Том хочет посмотреть, что я сделаю дальше. А я ухожу за стеллаж. И улыбка, которую он не видит, но чувствует, застывает у меня на лице. Это настолько затягивает, что когда я возвращаюсь, всё продолжается. Очень сложно смеяться глазами и не гнуть рот. - В тот раз хорошо получилось, дарлинг, - подначивает он и ждёт, что я перестану первой. Водит пальцами той руки по губам и даже не думает поддаваться. Я поворачиваюсь спиной, но не обхожу стол, а снова переступаю через него. Почти переступаю. Потому что колено в этот раз выше, а ещё - незаметно приподнимается, касаясь меня. От этого в паху ёкает, и я не могу удержаться. Ухватившись за подлокотники, раскрытыми бёдрами, пошло-медленно со стороны - вверх от колена, по шершавой джинсовой ткани до самой ширинки. Том не шевелится, не пытается расслабить узел халата, не жмётся лицом к спине (как мне бы хотелось). Он лишь трогает пальцем губы, как прежде, когда я оглядываюсь. - Передышка, my love? - спрашивает он так спокойно, будто бы я не чувствую жара через бельё. - Острые коленки, my love. - А мне показалось, что коленки тебе понравились. Я отворачиваюсь, но не встаю, а прижимаюсь к ширинке плотнее. Веду бёдрами в сторону и слышу выдох, который Том не смог удержать. - Мне понравились не только они. Я оставляю его напряжённым и слегка покрасневшим, оставляю буквально на пару минут, выудив из его руки книгу и скрывшись - заново - за стеллажом. Том начинает проигрывать, теряя лицо, теряя дыхание, теряя уверенность, что моё возбуждение жарче; я убираю книгу на место и вслушиваюсь в то, как он нехотя поднимается и следует за мной. Ко мне. Он становится позади, и когда внутри меня всё радостно приподнимается от ожидания, и я почти чувствую мокрый поцелуй на плече, и я слышу своё имя, выдыхаемое в поцелуй, и коленки слабеют так сладко - он просто поднимает руку и берёт книгу над моей головой. - Ты права, лучше Голдинг. И его тело прижимается ко мне на недостаточное мгновение, а меня прижимает к полке, и всё очень быстро. Я не успеваю даже перехватить его за руку, так стремительно он возвращается к креслу, покинув меня. Мне остаётся лишь запах одеколона, который продолжает будоражить, заставляет думать о том моменте, когда можно будет целовать мочку уха, где запах острее всего. Я развязываю узел халата и выхожу голой, как Ева, забыв весь стыд (что он вообще существует), раздевшись ещё до первой разумной мысли. Прохлада библиотеки почти обжигает, но она не сравнится с тем взглядом, каким обдаёт меня Том. Я иду с другой стороны сразу к своему месту и к своей книге, и, наверное, в моих глазах есть не только страсть, но и вызов, потому что из чужого приоткрытого рта вылетает вначале вздох, а потом - фраза, которой этот вздох прикрывают. - О, дарлинг, тебе не понравился мой подарок! Если бы не принцип, то я бы взвилась к потолку. Уже (давно) не смешно. - Не стоило кидать на пол, я ведь всё ещё могу вернуть его в магазин. Я передумываю и не сажусь. Том не отрывает от меня глаз, но старается не опускать их ниже положенного. Словно я его не соблазняю, а стою перед ним как партнёрша по фильму - осматривать меня невежливо, если этого нет в сценарии. И в его чёртовом сценарии этого нет. - Что опять случилось, my love? - интересуется он, нахмурившись, когда я подхожу. - Ты выиграл, - объявляю я так, будто мы спорили (и при свидетелях). Том ослепительно улыбается, так широко, что за стёклами очков вырисовываются морщинки, а затем... утыкается в новую книгу. - Хорошо, я рад. Я больше не знаю, что вытворить, как не испортить накал страсти и одновременно получить ещё одно голое тело в комнате. Надо мной, подо мной, с мурашками или без, с руками, которые сжимают меня, или с руками, которые нежно гладят. Всё равно. Мне нравится эта игра, но во мне больше нет терпения - я сдалась, когда оставила халат на полу возле стеллажа английской литературы. Уже не стыдно - и я присаживаюсь бедром на подлокотник, а чужую руку укладываю сверху. Том всё же смотрит, и его пальцы давят сильнее, чем нужно для простого касания, когда я веду ею вверх по ноге, лобку, животу - и так до самой груди. Я надеюсь, что дальше он справится сам, но он замирает, как только я убираю свою ладонь. - Ты издеваешься надо мной. - Да, - отвечает он откровенно, и за последние полчаса впервые выходит из образа - на губах проявляется тёплая полу-улыбка, с которой я часто целуюсь. Но это быстро проходит. - Как там у тебя было? Она наклонилась к столу, он встал сзади... И говорит таким голосом, что у меня невольно сокращаются бёдра и срывается вдох. - Но этот стол слишком низкий, дарлинг. У нас ничего не получится. А рука, в противовес, двигается, сжимает согретую грудь, большим пальцем приминает сосок - и не еле касаясь, а так, словно дождавшись этого. Том отталкивается от спинки и подаётся ко мне, лицом упирается в бок и шумно вдыхает, впиваясь в меня дужкой очков, щетиной и ртом. Я не могу прижать его (больше некуда), но накрываю ладонью его затылок - чтобы больше не убежал. За горячим дыханием - горячий язык, от которого дурно, и в голове разрастается вата, и я не знаю, как вывернуться, лишь бы подставить ему больше тела. Он отстраняется слишком быстро, и я не знаю, на что больше похож мой стон - на страстный выдох или на всхлип перед плачем. - Нет-нет, - прошу я серьёзно, не отпуская его. - Я не ухожу.