Недовольно заворчав, убеждаюсь, что моя Венера скрыта под одеялом от посторонних глаз. Нежно целую Элоизу в висок, и она издаёт тихий стон.
— Оставайся под одеялом, — шепчу ей, прежде чем повернуться к своему хозяину. — Лучше бы это было что-то важное, — предупреждаю его и встаю. Взгляд Септимуса опускается на мой в полной готовности член и глаза до смешного становятся огромными как блюдца.
— Ух, ты! — восхищённо выдаёт он, бесстыдно пялясь на мое мужское достоинство. — Ты сделал меня одним из богатейших людей Рима, сражаясь в Колизее, но, думаю, мог бы сделать меня самым богатым человеком в мире, танцуя в борделях. Уверен, от женщин, желающих посмотреть, как раскачивается твоё бревно, отбоя бы не было.
— Чего ты хочешь? — недовольно бурчу. Он отнимает моё время, которое я мог бы провести рядом со свернувшейся калачиком Элоизой. И меня это дико раздражает.
— Ну-у-у, тут дело не в том, чего я хочу, старина, — усмехается Септимус. — На этот раз, это то, чего хочешь ты. Свободы. Себе и твоей женщине, если она все еще жива после того, как ее пронзила эта гигантская штука.
Я рычу и, схватив набедренную повязку, завязываю её на бедрах.
— Не говори так о моей женщине, — предупреждаю его. — Это меня очень и очень злит.
Септимус ухмыляется.
— Прибереги свой гнев, старина. Он тебе ещё понадобится для твоего сотого боя. Ты хотел бы стать свободным уже сегодня?
Смотрю на него, пытаясь обуздать неистово колотящееся в груди сердце. Неужели Элоиза и я сможем отправиться в наше светлое счастливое будущее уже сегодня? Освободиться, наконец, от сковывающих нас цепей рабства и страданий?
Стиснув зубы и сжав кулаки, смотрю на Септимуса.
Я готов. Готов убивать. Готов быть свободным. Готов наконец-то нормально жить со своей Венерой рядом.
— Итак, сегодня состоится последний бой перед тем, как Генерал Гай Агрикола покинет Рим, — скалится Септимус. — Ты готов стать свободным?
Я пронизываю взглядом Септимуса и согласно киваю.
— Хорошо. Тогда мы должны сейчас отправиться готовится к бою.
Поворачиваюсь к топчану и опускаюсь на колени перед Элоизой. Она всё такая же красивая, даже с блеском беспокойства в ее встревоженных глазах.
— Я всё слышала, — шепчет она. — Ты должен идти?
— Да.
— Пожалуйста, не надо. У меня сердце разрывается при мысли о том, что ты в опасности. Мы могли бы жить так. Здесь, в камере подземелья. Я была бы счастлива. Мы были бы счастливы. Пока мы вместе...
— Тише, успокойся. Всё будет хорошо, моя Венера, — шепчу ей, нежно смахивая пальцем слезу с бархатной щеки Элоизы. — Я вернусь за тобой, и мы оба будем свободны. Я дам тебе жизнь, которую ты заслуживаешь. Только доверься мне.
— Я... я… — она хватает меня за запястье и притягивает мою руку к своим губам.
— Я люблю тебя, — шепчу Элоизе, когда она целует мою руку.
— Я тоже тебя люблю, Кезон. Это было лучшее время в моей жизни. Я бы выдержала тысячу ударов кнута, если бы только это означало, что снова буду здесь с тобой.
— Тебе никогда не придется больше страдать от кнута, — рычу и, наклонившись, припадаю губами к её губам. — Потому что сегодня к вечеру мы будем свободны.
Затем нежно скольжу губами по губам Элоизы. Тело тут же воспламеняется от желания овладеть моей Венерой, но сейчас не время.
Сначала я должен завоевать для нас свободу.
— Будь осторожен… Пожалуйста, — шепчет Элоиза, вцепившись в мою руку.
— Я вернусь к тебе, — я размыкаю её пальцы. — Обещаю. Ничто не сможет остановить меня.
Септимус ухмыляется, когда я подхожу к нему, и у меня внезапно возникает острое желание схватить его за горло и протащить его мерзкую тушу сквозь прутья решётки.
— Надеюсь, она не утомила непобедимого чемпиона Рима, — усмехается он, но его ухмылка молниеносно исчезает, когда видит пламя ярости в моих глазах. — Новые правила, — бормочет он, быстро меняя тему. — Все гладиаторы должны быть закованы в цепи во время передвижения по коридорам. Так постановил император.
Я вздыхаю, поворачиваюсь и просовываю руки сквозь прутья решетки. Это последний раз, когда буду в цепях. Уж я, черт возьми, об этом позабочусь.
Септимус подзывает стражника. И тот сковывает мои запястья за спиной и лодыжки вместе, пока я смотрю в печальные глаза Элоизы.
— Я люблю тебя, — шепчу ей.
— И я тебя, — шепчет она в ответ.
Меня выводят из камеры и тут же окружают несколько стражников. Септимус спешит по длинному тёмному коридору, и мы вслед за ним. Что-то в поведении Септимуса настораживает. Он очень взволнован, как будто… как будто вот-вот потеряет свою самую большую дойную корову во всей Римской империи. Он заработал на мне миллионы сестерциев.