– Мэдди, я должна рассказать… кое-что важное, – прошептала Шарлотта, еще точно не зная с чего начать, но ее прервало важное покашливание.
К ним подошла Урсула с презрительной улыбкой, которая накрепко приклеилась к лицу. Она осмотрела Шарлотту и, вскинув подбородок, фыркнула.
– Никогда не понимала, зачем ты водишь с ней дружбу, Мэддисон? Взглянешь на нее и плакать хочется, – сказала Урсула, намеренно растягивая слова.
– Ты забываешься, – холодно проговорила Мэдди.
– Пришла, чтобы на меня посмотреть? – сказала Шарлотта и, выпрямившись, подошла ближе к Урсуле. – Все не можешь наглядеться? Тогда смотри!
Шарлотта медленно закрутилась, показывая себя со всех сторон, и сделала почти идеальный книксен.
– Как я тебе? Только, мой друг, не роняй слез из-за моей красоты. Лучше улыбнись!
Шарлотта сама широко улыбнулась и задрожала от сдерживаемого смеха, когда Урсула покраснела.
– Нужна ты мне больно! – проговорила та, ощетинившись, как кошка. Она поправила и так идеальные складки платья, уже спокойно сказав, глядя на Мэдди. – Вас ищут, чтобы вы помогли подготовить зал к празднику
Мэдди кивнула, и Урсула поспешно ушла. Когда злой дробящий стук ее туфель стих, то Шарлотта и Мэдди рассмеялись.
– Какое у нее было лицо!
– Как ты закружилась! А какой реверанс, – сказала Мэдди, еще смеясь, и похлопала в ладоши. Шарлотта с благодарностью поклонилась.
Вскоре их смех стих. Шарлотте показалось, что стало слишком тихо. И она будто услышала чей-то шепот. Хотя кому здесь шептать?
– Расскажешь, что хотела, после, – сказала Мэдди. И Шарлотту уколол холод в ее голосе. Так говорят о сущей мелочи. То, что хотела рассказать Шарлотта было важным. Для нее.
“Откуда знать это Мэдди, верно?” – сказала себе она, но глупая обида все равно с наслаждением стала скрести внутри. Шарлотта кивнула.
Весь оставшийся день прошел в заботах о празднике, во время которых все носились туда-сюда и все время обнаруживали, что не всё сделано. В такое время, по случаю скорого приезда важных гостей, освобождали от уроков. Даже так гнетущее ощущение не пропадало: никакие украшения не раскрасят серых стен. И никакое преддверие праздника не смягчит строгое лицо Серой дамы.
Когда наступило время отхода ко сну, то Шарлотта и Мэдди, уставшие, сели на кровать. Настало время ночной молитвы. Мэдди, как и остальные воспитанницы, сложила руки и зашептала. Шарлотту затошнило. Она затравленно глядела на смиренные лица и пыталась сложить пальцы в молитвенную позу, но они скручивались. Священные слова же будто бы обрели осязаемый облик и жгли губы. Шарлотта, дрожа, вдруг вполне поняла, как по-человечески называется, то, что с ней происходит. А то, что казалось сном обернулось нечто более реальным.
– Устала я, – рассеянно прошептал она, отвечая на немой вопрос в глазах Мэдди, и легла в кровать, накрывшись одеялом до ушей.
Звук ночной молитвы стих, и заскрипели пружины несколько десятков кроватей. Шарлотта привыкла к тому, что в дортуаре нельзя побыть одному, но сейчас ей хотелось этого, как никогда.
– Спокойной ночи, – прошептала Мэдди. Шарлотта тихо ответила.
Тьма в комнате разбавлялась только лунным светом. Шарлотте захотелось потянуться и зачерпнуть его ладонями, чтобы жадно отпить, но она только что согрелась под одеялом. А ночи в пансионе холодные, особенно зимой, даже если она не такая снежная, как эта.
Поэтому Шарлотта натянула тонкое байковое одеяло до подбородка, перевернувшись на спину. Тихо скрипнула кровать – одна из воспитанниц повернулась на другой бок. Кто-то сладко зевнул. С другой кровати пожелали спокойной ночи. Несмотря на эти звуки, свидетельствующие, что рядом так много людей, Шарлотта вдруг почувствовала одиночество.
Это не холодящее одиночество, которой пустило корни в ней, когда она впервые увидела унылый силуэт пансиона за черными прутьями ворот. Это одиночество человека, обнаружившим себя в могиле. Язык примерз к небу. Сердце дико забилось. “Надо позвать Мэдди”, – подумала Шарлотта, потеряв желание побыть одной. Надо убедиться, что эти стены вовсе не стенки всеми забытого гроба под толстым слоем земли, где нетерпеливо копошатся черви.
– Они хотят попробовать тебя на вкус. Черви подбираются к твоей плоти, мой сладкий друг, – прошептал скрежещущий голос в самое ухо.
Кто-то забрался под одеяло. Его дыхание холодило щеку.