Папа медленно кивнул, осмысливая масштаб предстоящей задачи.
— А что с теми, кто откажется принять это видение? — спросил он. — С теми, кто увидит в трансформации только угрозу, только отрицание всего, во что они верили?
Малик повернулся к нему, его лицо было серьёзным.
— Для них путь будет сложнее, — честно ответил он. — Мир меняется, Святейшество. Реальность преображается. Те, кто отказывается меняться вместе с ней, в конечном счёте столкнутся с… несоответствием. Их сознание, их душа не сможет существовать в новой структуре реальности. Это не наказание — это естественный процесс. Как клетка, которая не может адаптироваться к новым условиям, они просто… перестанут быть частью нового мира.
— Значит, для них это действительно будет похоже на Армагеддон, — медленно произнёс Папа. — На конец света, предсказанный в Откровении.
— Такова природа великих трансформаций, — кивнул Малик. — Они всегда воспринимаются как конец одного мира и начало другого. И в некотором смысле, это правда. Старый мир действительно умирает, чтобы дать жизнь новому.
Он снова приблизился к понтифику.
— Но в ваших силах сделать этот переход менее травматичным для миллионов верующих. Вы можете дать им язык, понятия, образы, через которые они смогут осмыслить происходящее. Вы можете показать им, что новый мир не отрицает их веру, а возвышает её до уровня, о котором они и не мечтали.
Папа закрыл глаза, и за его веками проносились видения — миллионы людей, стоящие на пороге выбора между страхом и принятием, между отрицанием и пониманием. И он, как пастырь, ведущий их через долину тьмы к новым горизонтам.
— Что я должен делать? — спросил он, открывая глаза. — С чего начать?
Малик улыбнулся.
— Начните с исцеления, Святейшество. Покажите миру чудо своего возрождения. Пусть они увидят, что с вами произошла перемена — не просто физическое исцеление, но духовное преображение.
Он сделал паузу.
— Затем соберите кардиналов. Самых влиятельных, самых преданных. Поделитесь с ними видением нового мира — не всей правдой сразу, но достаточным, чтобы заинтересовать их, заставить задуматься. Некоторые из них почувствуют резонанс, откликнутся на ваш призыв. Они станут вашими первыми апостолами нового откровения.
— А затем? — спросил Папа.
— Затем, — медленно ответил Малик, — великая проповедь. Обращение ко всему католическому миру. Объявление о начале новой эры — эры, когда небеса и земля сближаются, когда духовное и материальное сливаются в единое целое. Эры, когда истинно верующие смогут узреть славу, недоступную прежде.
Он протянул руку и коснулся лба понтифика.
— И вот тогда, Святейшество, вы покажете им истинное чудо. Чудо, которое нельзя будет объяснить трюком или иллюзией. Чудо, которое поколеблет самые твёрдые сомнения и зажжёт самые холодные сердца.
Папа ощутил, как от прикосновения Малика по его телу разливается тепло, а в сознании проступают образы — он, стоящий перед огромной толпой на площади Святого Петра; золотистое сияние, исходящее от его фигуры; тысячи людей, падающих на колени, их лица освещены благоговением и надеждой.
— Я понимаю, — тихо сказал он. — И я готов.
Малик опустил руку и отступил на шаг.
— Тогда начинайте, Святейшество. Время преображения пришло. И да сопутствует вам… благословение всех миров.
С этими словами он начал растворяться в воздухе, его фигура становилась всё более прозрачной, пока полностью не исчезла. Но в последний момент его шартрезовые глаза встретились с такими же глазами понтифика, и между ними прошёл беззвучный импульс понимания и единства цели.
Папа остался один в своих покоях, но впервые за многие годы он не чувствовал одиночества. Он ощущал связь — связь со всеми верующими, со всем Ватиканом, со всей землёй. И где-то на границе этого восприятия пульсировал иной мир — мир Инферно, мир чистой энергии и безграничных возможностей, который вскоре должен был слиться с его собственным.
Он подошёл к зеркалу и долго смотрел на своё отражение. Тот же пожилой человек, но словно освещённый изнутри. Его глаза светились мягким шартрезовым светом — не ярким, как у Малика, но достаточно заметным, чтобы вызвать вопросы у тех, кто хорошо его знал.
"Что ж," — подумал он. — "Пора начинать."