Я послушался и «плюнул».
Мне кажется, в нашей действительности не хватает знаете кого? Шутов! Да-да, шутов! Шуты не давали зазнаваться царям, правителям. Своим поведением они приучали их принимать и понимать пословицу: «Над людьми шутки шутить и над собой их любить». В словаре Даля: «Шут обычно прикидывается дурачком, напускает на себя дурь и острит под этой личиной. Пора шутов миновала, но до этого века они находили приют у каждого вельможи». Возродить бы институт шутов при сильных мира сего. Польза была бы великая. Ибо большинство наших малых и великих руководителей – жертвы удобств, некому их по-настоящему, по-доброму приземлить, принародовать! Даешь шутов!
Хорошо бы при руководителе области, края, страны учредить должность шута. Лучше из иностранцев, свободных от давления на них всякого рода ведомств!
Великим шутом в советское время был Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Поразительно смелый, независимый, удивительно интересный человек!
Из энциклопедии, богини краткости: «Смирнов-Сокольский (настоящая фамилия Смирнов). Советский библиофил, нар. арт. РСФСР с 57 г., автор и исполнитель эстрадно-сатирических фельетонов (монологов). Собрал уникальную библиотеку первых и прижизненных изданий русск. писат. 18–20 вв., литер, альманахов и др. Основной библиографический труд – „Моя библиотека“». И все! Да еще половина слов в сокращении.
Мне четырнадцать лет. Бегаем с приятелем на концерты с участием Смирнова-Сокольского. Пропуска нам доставал отец приятеля.
Шел 1937 год. Время, когда иной раз родственники боялись ходить друг к другу в гости, а тут… Со сцены Колонного зала слышим: «Я получил из деревни письмо от брата. Спрашивает, как мы живем здесь, в Москве? Я ему ответил: „Живем, как в автобусе: половина сидит, половина трясется“».
Я видел, как несколько человек буквально выбежали из зала, чтобы, не дай Бог, не призвали в свидетели! По Москве распространились слухи, что это был последний концерт Смирнова-Сокольского. Но проходит несколько дней, и свежая афиша: «Смирнов-Сокольский. Клуб имени Кухмистерова». Так называлось помещение, где сегодня работает театр имени Гоголя. Опять пробираемся с приятелем на концерт, опять слышим «Письмо от брата». Он снова спрашивает, как мы живем в Москве. Смирнов-Сокольский отвечает: «Как в Африке. Ходим в трусах и кушаем бананы».
Дело в том, что тогда в Москву привезли и повсюду продавали бананы. А достать ткань и пошить брюки было просто невозможно.
Я как-то спросил:
– Николай Павлович, в 1937 году люди осторожничали, иной раз боялись в глаза-то друг другу глядеть. А вы ничего не боялись! Почему?
Николай Павлович относился ко мне с явной симпатией и охотно рассказал:
– Я много участвовал в правительственных концертах и частенько приглашался на банкеты. Однажды меня подозвал сам Сталин и, представляя какому-то иностранному деятелю, похлопал по плечу и во всеуслышание сказал: «Это мой шут!» После этого я позволял себе Бог знает что, говорил, что хотел. Никто не смел мне замечание сделать! Еще бы: сам вождь по плечу похлопал! Шута своего!
Министр культуры Е. А. Фурцева на заседании коллегии обратилась к Смирнову-Сокольскому с не очень деликатным вопросом:
– До меня дошли слухи, что вы на гастролях зарабатываете большие деньги. А я, министр культуры, получаю с премиальными вдвое меньше вас. Как вы это объясните, Николай Павлович?
И Смирнов-Сокольский, не задумываясь, прохрипел:
– Так все дело в том, барышня, что вы по-лу-ча-ете, а я за-ра-ба-ты-ваю!
На одном из заседаний коллегии Министерства культуры кто-то из заместителей министра задал вопрос, в большей степени адресуя его Смирнову-Сокольскому, поскольку вопрос касался эстрады.
– Как вы считаете, есть ли смысл государству содержать раздельно Ансамбль донских и Ансамбль кубанских казаков? Может быть, нам лучше объединить эти два коллектива? Отобрать лучших дирижеров, лучших музыкантов, певцов, танцоров и иметь один крепкий Ансамбль донских и кубанских казаков.
На что Николай Павлович ответил:
– Не выйдет. В 1919 году это пробовал сделать Деникин.
Иногда Николаю Павловичу становилось скучно в своем кабинете: он любил людей, любил розыгрыши.
Сидит он как-то у себя. По радиотрансляции слушает идущую на сцене репетицию «Синей птички». Объявляется перерыв. По радио слышу: