— Очень приятно! — тонким скрипом поддержала нижняя.
— А у вас случайно… — начал вопрос носатый, явно не зная завершения.
Головы смешно переглянулись: одни глаза косо закатились под очень густые брови, другие криво съехали на невероятный нос.
— Э… открывашка от пива не будет ли? — нашелся бровастый, уставившись уже на Олега.
— Нет! — торжественно ответила за всех Люксембург, засветившись издевательской веселостью. — Открывашки, к сожалению, нет! Потому что… наши мужья пива не пьют!
Головы исчезли, лязгнула дверь, прыснула девушка-иго, и Люксембург, вмиг посерьезнев, прошептала: «Вот видите!»
После минутного молчания, в течение которого таинственно и тревожно подрагивала на столе цветочная ваза, Эйнштейн заметил, беспечно и бодро:
— Агата Кристи, вы правы, мадам!
— Вам бы только смеяться, — отозвалась Люксембург. — А между тем, кому еще не ясно, что я проницательнее всех в этом купе, и наше с вами соседство — не блажь выжившей из ума пожилой дамы, над которой вы, — она посмотрела на Олега, — возможно, первоначально и посмеялись в душе! Эмиграция, дорогой мой, — ее внимания досталось и Эйнштейну, — о которой вы упомянули, помимо вашей воли научит еще не такой проницательности!
Мормоны
— Расскажите! — попросила девушка-иго, которая, видно, уже что-то знала о «люксембургских» проблемах. — Всегда было интересно, откуда эти самые эмигранты берутся и куда потом от нас деваются. Растворяются? В смысле, в другой жизни. Ну, раньше, понятно. Революция и так далее. Как их? Диссиденты. А сейчас?
— Я вот ни за что не уеду, — вставил слово Эйнштейн, — хотя мне по статусу полагалось бы такое желание! — он крутнул головой, опять демонстрируя попутчикам свои характерные профили. — В крайнем случае — в эс-эн-гэ!
— Ага, — коротко оценила его повторный юмор Люксембург. — Я тоже так думала, пока жила в Советском Союзе. В южных местах. Лепёшка, плов, виноград, тюбетейка. Благодать. Которая была, как говориться, на всю жизнь, суть, явь и перспектива. То есть всем, что называется родиной с большой буквы. Но потом гласность, ускорение, Перестройка. И случилась эмиграция, только внутренняя, правильно вы говорите, то есть оттуда — в Россию, вглубь своей же вроде бы страны. На этническую родину, выдумали же такое глупое определение… Матрешка, водка, балалайка. Муж сильно переживал, не передать. У него вообще все предки там еще с Царя Гороха, с глубоких дореволюционных времен, промышленная интеллигенция Туркестана. Но деваться некуда, привыкали, хотя супруг из печали уже не выходил, и вскорости, приблизив к себе все дремлющие болезни, умер от той самой ужасной тоски, которая зовется красивым словом ностальгия.
Люксембург замолчала, и казалось, что уже никто не смог бы, кроме нее, сказать следующее слово, даже если бы на это понадобилась вечность. И, мудрая женщина, она не стала насиловать трагичностью купейную компанию, и продолжила вполне оптимистично:
— С работой было трудно. А чем-то ведь надо на хлеб… Пробудила, так сказать, в себе экстрасенсорные способности, начала практиковать. По последнему-то месту работы я школьный психолог. Нет, я с шарлатанством ни-ни! Никаких лечений внутренних органов, поеданий целебной глины и хлебаний святых вод, никаких панацей! Ну, конечно, с соответствующей атрибутикой. Свечи, цепи, шары, звёзды…
— Шестиконечные? — шутливо встрепенулся Эйнштейн.
— От двухконечных и выше, — невозмутимо уточнила Люксембург. — Но это чисто эстетическая мишура, положение обязывает. Если людям нужна таинственность, то пожалуйста. Но в основе моего целительства простая житейская мудрость. Которая, кстати, каждому человеку, и вам тоже, в той или иной степени присуща. Умею людей успокаивать, быстро и просто, незатейливыми словами и примерами, на пальцах, а это самое то, что в большинстве случаев человеку и нужно. Время было такое, что люди в чудеса верили очень, как и в любое смутное время. Всё получалось, даже с рэкетом быстро дела уладила. Я им прямо сказала, что я вас, шакалов, кормить не буду, но психологическую помощь в качестве дани, если вам угодно, назовите так, можете от меня поиметь, но чисто из моих гуманных соображений, из милости к падшим. Теперь они, которые от перестрелок живы, приличные бизнесмены, жен у меня лечат, успокаивают, хех, мерины подорванные. И вдруг, в этой суете новой, новей уже, кажется, некуда, жизни — сюрприз, кто бы мог подумать!
Рассказчица хлопнула ладошкой по самоучителю английского и заговорила быстрей, почти скороговоркой: