— Через месяц забирать гусей, а на что? Задаток уже не вернут — дело к осени, их право. Выходит, пропал задаток. Занять? Где? У кого?
— Не тот уже базар, — жаловался он после второй рюмки. — Игру порешили. Перебраться в другую станицу? А там что? Играй не играй, а за месяц на гусей все равно не набрать.
— Есть бог, говорят, — плакался он на третьей рюмке, — был бы, разве допустил, чтобы так все повернулось? Игра пропала, задаток пропал…
На этом месте хозяин заливался слезами и засыпал. Я шел домой, а утром начиналось все сначала.
Однажды Маруда отхлебнул от первой рюмки и уставился на меня.
— Лукой его зовут, говоришь, а Селим назвал его Датой?
У меня язык прирос к нёбу, но Маруде ответ мой был ни к чему, он отхлебнул еще, пожевал капусты и опять погрузился в размышления. Видит бог, не вру, час просидел он, не шелохнувшись. Потом встал и позвал меня за собой.
Было воскресенье. Базар кишмя кишел. Пестрая толпа месила жидкую грязь. До полудня Маруда шатался по духанам, мастерским, лавкам, шушукался с кем ни попадя. Меня с собой не брал, я оставался на улице. О чем он шушукался, какие дела обделывал, я понять не мог, но чувствовал недоброе, и таскаться за ним было мне невмоготу. Под конец завернул он к Селиму — бочару. Пробыл у него долго. Вышли они вдвоем и все шептались. Как сейчас вижу, трусил чего-то Селим.
— Хасана не видел? — спросил меня Маруда, когда мы остались одни.
— Вниз прошел.
Хасан был городовой на базаре. Дело он поставил так, что все трактирщики, торговцы, маклаки, перекупщики каждый день, как дань, давали ему взятку. Жаден он был — пятаком и то не брезговал. Когда Маруда держал игру, Хасан и у него стоял на жалованье.
Нашли мы Хасана в скотном ряду. Он бранился с цыганом, кричал, что лошадь у цыгана краденая. Полтинник цыгана скользнул в карман Хасана, и городовой затих. Маруда незаметно поманил его.
— Дело есть, — шепнул он Хасану, отведя его в сторону. — Надо здесь взять одного.
— Кого это?
— А есть тут такой.
— Чего наделал?
— Твое какое дело? Арестуй и держи в участке, пока схожу за полицмейстером. Сколько за это возьмешь?
— За Шевелихиным, говоришь, пойдешь? Шевелихину сегодня не до тебя. Гости у него.
— Опять же не твое дело. Приведу. Стоить чего это будет?
— Оружие у него есть?
— При себе, похоже, нету, но тебе одному его не взять, еще двоих, а то и троих прихватить надо.
— Да это кто же такой?.. Трех, говоришь, полицейских?.. Им тоже положено.
— Как же… Держи карман шире!
— Даром не пойдут.
— Ну и сколько же положишь на них троих?
— По три рубля на голову.
— Это девять-то рублей?!
— Червонец. Рубль на водку с закуской.
— А тебе?
— Мне? — Хасан задумался. — Мне пять рублей.
— Это как же, падаль ты последняя? Городовой дороже полицейского выходит?
— Как хочешь… Поди проветрись, придешь после. Сейчас полтора червонца жалеешь, завтра за пять не уломаешь. У дельца твоего запашок есть, ты уж мне не говори.
Хасан повернулся и пошел прочь. Маруда бросился за ним.
— Ладно, по рукам. Иди, забирай его. Рассчитаемся после.
— Ищи дураков, — Хасан опять повернулся к Маруде спиной.
Делать было нечего. Маруда вытащил деньги.
— Бери! Пять рублей за мной.
Хасан поглядел по сторонам, прикрикнул на кого-то… Маруда сунул в карман ему червонец. Рука Хасана скользнула следом — проверить золотой на ощупь.
— Кто он и где его брать?
— Сперва приведи полицейских.
У полицейского участка мы не прождали и пяти минут, как Хасан вывел трех полицейских, пошептался с Марудой — я ни слова не разобрал, втолковал что-то и полицейским — уже на ходу. Мы с Марудой остались возле мастерской кинжальщиков. Хасан с полицейскими ворвались в трактир Папчука, быстро вывели оттуда связанного по рукам Луку и повели в участок.
— Ну, денежки теперь будут, — радовался Маруда, глядя им вслед. — Пять тысяч — меньше не возьму. Шевели-хину — половину, больше пусть и не просит. Две с половиной тысячи получу — тебе пять червонцев. Заработал. Без тебя не состряпать мне это дельце. Теперь — к полицмейстеру. Пропустят! День-то воскресный. Пошли.