— Ты такая, блядь… — выдыхает он мне в шею, срываясь на полуслове, когда его бедра наконец вжимают меня в матрас, а губы уже не в силах закончить фразу.
— Садистка? — усмехаюсь, запуская пальцы в его растрёпанные волосы, медленно сжимая.
Он оставляет дорожку из поцелуев вдоль моей руки, пробегая мурашками по коже:
— Я хотел сказать — убойная.
— Ты уже использовал эту фразу. А я-то думала, ты у нас остроумный, — поддразниваю я, прикусывая мочку его уха.
— Прошу прощения, — усмехается он, прижимаясь губами к моему подбородку. — В моей голове сейчас гораздо меньше крови, чем обычно.
Я выдыхаю не то смех, не то стон, когда он двигается глубже, заполняя меня полностью.
— Если будешь продолжать так — отпущу все твои грехи. Навсегда.
— Спасибо тебе, Господи.
— Всегда пожалуйста.
Лунный свет из окна его спальни проливается на наши переплетённые тела, словно покрывая их росой. Мы молчим уже минут десять, а может, десять часов — я не уверена. Время как будто остановилось, пока мы лежим грудью к груди, обнажённые, вплетённые друг в друга, водя пальцами по контурам друг друга.
Наконец он нарушает комфортную тишину, проводя ладонью вдоль моего позвоночника.
— Что мы будем делать с этим?
Я переворачиваюсь на спину, выдыхая.
— Не знаю.
— Ты опять сбежишь, как в прошлый раз? — Его губы кривятся в улыбке, и, хоть в глазах пляшет привычная насмешка, нервозность в ней он скрыть не может.
— По-моему, именно ты первым удрал, — парирую я, подтягивая простыню к груди, заправляя её под руки.
Он ложится на бок, локтем упираясь в подушку, лицо нависает надо мной, а подушка под тяжестью его руки немного проседает:
— Только потому, что мысль о том, как ты уходишь на свидание с кем-то другим, осталась бы у меня в голове навсегда. Я не мог себе такого позволить.
— Мне всё равно придётся уйти, — выдыхаю я, приподнимая подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом. — Мне нужно домой, — подтверждаю уже более серьёзно.
Он вздыхает и, будто осторожно, предлагает:
— Уже поздно... Может, останешься?
В груди сжимается знакомая тупая боль. Я опускаю взгляд и, проглотив ком в горле, отвечаю:
— Вся моя работа для завтрашней презентации — дома.
Он шумно выдыхает сквозь сжатые губы.
— Ладно. Я вызову тебе машину. Просто останься со мной ещё немного.
Он обхватывает меня руками, притягивает ближе, и я прижимаюсь лицом к его обнажённой груди, вдыхая его запах, словно пытаясь впитать его в себя, запомнить до последней молекулы. Это почти физически больно — не знать, впервые ли я вот так, с ним, или, может быть, в последний раз. Лежать здесь, вдвоём, посреди этой неопределённости.
Слова нарастают в груди, пока я, наконец, не выдыхаю их прямо ему на кожу.
— Давай просто подождём до завтра. Посмотрим, как всё сложится.
Я прочищаю горло, стараясь избавиться от дрожащей нотки.
— Мы можем что-то решить сейчас, но завтра всё может показаться совсем другим. Это будет нечестно — ни к тебе, ни ко мне.
Он что-то негромко бормочет в знак согласия, опуская подбородок мне на висок и крепче сжимая руками.
Я поднимаю голову, наши лица оказываются совсем близко. Смотрю ему в глаза.
— Если всё закончится плохо... мы останемся друзьями?
Он молчит какое-то время, а потом, не отрывая взгляда, поднимает руку, мягко берёт меня за щёку и целует медленно, глубоко, будто запоминает каждый касание, каждый миллиметр. Когда, наконец, отстраняется, его глаза блестят в темноте.
— Грейс, — шепчет он тихо. — Я ведь уже говорил тебе. Я не думаю, что мы когда-либо вообще были друзьями.
33
Старая поговорка о том, что стоит «переспать с мыслью», совершенно не работает, когда дело касается моих чувств к Эрику. Сон не стирает разговоры о том, кто что чувствует и у кого хватит смелости действовать. Всё выглядит ровно так же под холодным светом утра. Только добавляется эмоциональное похмелье, которое приходится глотать вприкуску с завтраком. Вчерашняя ночь оставила после себя ещё больше вопросов. Я знаю, что его чувства настоящие, но не наивна ли я, полагая, что они не изменятся, если повышение получу я, а не он? А если это он возьмёт эту возможность и пойдёт вверх, смогу ли я смотреть на него без горечи? Маленький, но назойливый голос в голове твердит, что всё это иллюзия, что я дура, готовая снова обжечься.