Евгений вновь покраснел, одного взгляда на свои темно-коричневые рукава с обтяжными золотыми пуговицами на отворотах было достаточно, чтобы осознать, как сильно он выделяется среди всех присутствующих, особенно по сравнению с испанцем, одетым в черный сюртук по последней моде, из-под которого видна тончайшая белоснежная сорочка, не говоря уже о булавке с брильянтом на галстуке, которая, как показалось Евгению, была сама элегантность.
Не дожидаясь ответа, испанец продолжал: хотя и не в его правилах выспрашивать людей об их жизненных обстоятельствах, но он не станет отрицать, что его новый друг вызвал у него неподдельный интерес, и должен признаться, что принимает Евгения за молодого ученого, которого одолевают разнообразные несчастья и заботы, о чем свидетельствуют его бледность, ввалившиеся щеки и старомодная одежда — наверняка подарок какого-то престарелого мецената, — которую его молодой друг вынужден носить из-за невозможности купить другую. Он, испанец, может и хочет оказать ему помощь, ибо относится к нему как к встреченному на чужбине земляку, а посему просит Евгения не таиться и быть с ним вполне откровенным, как со старым другом.
Евгений покраснел в третий раз, теперь уже от чувства горечи и даже гнева на досадное недоразумение, причиной коего явился злополучный сюртук старого Хельмса; возможно, подобным же образом о нем судят все присутствующие в кофейне, а не только испанец. Гнев заставил его раскрыть свое сердце и развязать язык. Евгений без утайки выложил незнакомцу свою историю, говорил о профессорше с энтузиазмом, который внушала ему его искренняя детская любовь к почтенной матроне, заверил, что считает себя счастливейшим человеком и желает, чтобы теперешнее положение длилось до самой его смерти.
Испанец все это внимательно выслушал, после чего заговорил веско и авторитетно:
— Я тоже был некогда одинок, еще более одинок, чем вы, и, пребывая в таком одиночестве, которое принято называть безутешным, полагал, что судьба уже не имеет на меня никаких видов. Но волны жизни взметнулись, меня подхватил их водоворот, угрожая низвергнуть в бездну. Вскоре я, однако, вынырнул, отважный пловец, и плыву теперь, радостный и счастливый, в серебряном потоке, не страшась пагубной глубины, скрытой под волнами. Только на самом верху, на гребне волны, понимаешь жизнь, чье первое требование гласит: радостно вкушай все услады! Так осушим же наши бокалы за веселье, за светлое наслаждение жизнью!
Евгений чокнулся с испанцем, хотя не вполне его понял. Слова, произнесенные незнакомцем на мелодичном испанском языке, звучали как чужая, хотя и проникающая до самых глубин музыка. Евгений чувствовал, что его странным образом влечет к новому другу, хотя он сам не понимал, почему.
Рука об руку новые друзья вышли из кофейни. В тот момент, когда они расставались, на улице показался Север и, узнав Евгения, был до того изумлен, что замер на месте.
— Скажи, — произнес подошедший Север, обращаясь к Евгению, — скажи мне, дружище, во имя неба, что все это значит. Ты — посещаешь кофейню? Ты — в коротких отношениях с чужеземцем? К тому же ты выглядишь таким возбужденным и разгоряченным, словно только что явно выпил стаканом больше, чем диктует благоразумие.
Евгений поведал другу, как все это вышло: как профессорша настояла на том, чтобы он посещал кофейню, и как он познакомился там с иностранцем.
— Ишь ты, какую проницательность и знание жизни проявляет профессорша! — воскликнул Север. — Видит, что птенец оперился, и посылает его учиться летать! О, мудрая старая женщина!
— Прошу тебя, — возразил Евгений, — не злословь о моей матери, которая желает только моего спокойствия и счастья и которой я, благодаря ее доброте, обязан знакомством с прекраснейшим человеком. Мы как раз только что расстались.
— С прекраснейшим человеком? — перебил его Север. — Ну, что касается меня, то я не доверил бы этому человеку и понюшки табаку. Он, кстати, испанец, секретарь испанского графа Анхельо Мора, который недавно сюда приехал и поселился в том красивом особняке возле городских ворот, который, как тебе известно, принадлежал разорившемуся банкиру Овердину. Но ты, верно, все это знаешь от него самого.
— Вовсе нет, — возразил Евгений, — мне и в голову не пришло расспрашивать его об имени и состоянии.
— Истинно широкий космополитический взгляд на вещи, мой добрый Евгений, — смеясь, продолжал Север. — Этого субъекта зовут Фермино Вальес, он, без сомнения, мошенник, ибо всякий раз, как я его видел, мне чудилось в нем какое-то коварство, а кроме того, я встречал его при очень странных и сомнительных обстоятельствах. Остерегайся его и будь с ним осторожен, благочестивый профессорский сынок!