Пребывая в радостном волнении, Евгений не замечал, что на протяжении всей трапезы говорил он один, а профессорша и Гретхен, погруженные в свои мысли, угрюмо молчали.
Когда завтрак окончился, профессорша, выйдя из-за стола, проговорила спокойным и рассудительным тоном:
— Евгений, вы пребываете в весьма возбужденном и опасном состоянии! Сад, который вы описываете с таким пылом и чудеса коего приписываете исключительно магическим секретам неизвестного графа, существует в этом виде уже много лет, и его редкостное великолепие, с этим я должна согласиться, является заслугой одного умелого чужеземного садовника, состоявшего на службе у банкира Овердина. Я неоднократно бывала в том саду с моим дорогим Хельмсом, но он считал, что все там уж слишком искусственно, и от принуждения, которому подвергается природа, вынужденная терпеть столь несвойственное ей фантастическое соединение противоположностей, у него щемило сердце.
Евгений весь день считал минуты; наконец солнце опустилось к горизонту, и он смог отправиться в дорогу.
— Врата погибели открыты! Ее служитель стоит наготове, чтобы принять жертву! — выкрикнула ему вслед профессорша, вне себя от горя и гнева; Евгений заверил ее, что надеется возвратиться с места погибели живым и невредимым.
— Но человек, который принес записку, выглядел таким черным, таким отвратительным, — заметила Гретхен.
— Так что это мог быть, — улыбаясь, продолжил за нее Евгений, — только сам Люцифер или, по крайней мере, его камердинер, не так ли? О Гретхен, Гретхен! Когда наконец ты преодолеешь свой детский страх перед трубочистом?
Гретхен сильно покраснела и опустила глаза, а Евгений, не мешкая, удалился.
Евгений долго не мог прийти в себя, громко выражая свое восхищение неисчерпаемым ботаническим богатством и великолепием, открывшимся ему в саду графа Анхельо Мора.
— Не правда ли, Евгений, — сказал наконец Фермино Вальес. — Не правда ли, на свете есть еще много сокровищ, которые тебе неизвестны? И здесь все выглядит несколько иначе, чем в саду твоего профессора?
Надобно заметить, что друзья давно уже закрепили свой союз братским обращением на «ты».
— Даже не говори, — ответил Евгений, — даже не поминай это убогое, пустынное место, где я, подобно чахлому ростку, вынужден влачить свое жалкое, безрадостное существование! Но здешнее великолепие… эти растения… эти цветы… Остаться здесь, жить здесь…
Фермино выразил мнение, что, ежели Евгений пожелает поближе сойтись с графом Анхельо Мора, чему он сам (Фермино) готов споспешествовать, мечты юноши могли бы вскоре осуществиться, — конечно, при условии, что он сможет расстаться со своей профессоршей, хотя бы на то время, пока граф живет здесь.
— Однако, — продолжил Фермино насмешливым тоном, — это, видимо, невозможно. Разве в силах такой молодой супруг, как ты, не пылать от любви и хотя бы на миг решиться прервать свое неземное блаженство? Я видел вчера твою женушку. Она и вправду, несмотря на свои почтенные лета, очень зоркая проворная бабенка. Просто удивительно, как долго в сердцах некоторых женщин не гаснет факел Амура. Ответь мне только, Евгений, каково тебе в объятиях твоей Сары, твоей Нинон? Ты ведь знаешь, у нас, у испанцев, немыслимое воображение, так что, когда я думаю о твоем супружеском счастье, я и сам пылаю. Ты ведь не ревнив?..
Острая, убийственная стрела насмешки вонзилась в грудь юноши. Он вспомнил о предостережениях Севера, почувствовал, что, если примется сейчас объяснять истинный характер своих отношений с профессоршей, это только раззадорит испанца и его злобная ирония станет еще язвительнее. И Евгений вновь осознал как нельзя яснее, что фальшивая, обманчивая иллюзия сбила с толку его, неопытного юношу, и испортила ему жизнь. Он молчал, но жаркая краска стыда выдала испанцу, как сильно подействовали на Евгения сказанные им слова.