– Тут одна женщина из индепендентской церкви заходила насчет каких-то объявлений.
– О Господи, – сказала Руфь. – Я совсем забыла. Ведь их следовало сделать к субботе.
– Эти люди начинают просто тиранить тебя, – сказал Джерри, и, обращаясь к миссис О., спросил:
– Вы в пальто? – Женщина молча покачала головой; лицо у нее было красное, и, выходя на крыльцо, она приложила платок к глазам.
Закрывая за нею дверь, Руфь сказала:
– Бедняжка. Интересно, много ли она знает?
– А почему, собственно, она должна знать?
– Она ведь из нашего городка, Джерри. А весь городок знает, что у нас дело худо. Я все лето замечала это по лицам мальчишек у Гристеда.
– Хм. Мне, например, не казалось, что у нас дело худо. У меня – да, и у тебя – тоже, но не у нас.
– Пошли спать. Или ты уезжаешь в свой коттедж?
– Я не в состоянии. Хочешь молока?
– А ты?
– Если ты сделаешь тосты.
– О, конечно. Почему бы и нет. Который теперь час?
– Десять минут второго.
– Так рано? Удивительно. Мне казалось, мы провели там целую жизнь.
– Может, позвонить? – спросил Джерри. – Ты думаешь, с ней все с порядке?
– Она ведь сама так хотела, оставь ее в покое.
– Она казалась такой жалкой.
– Это ее поза.
– Нет, я никогда еще не видел ее такой. У меня было ощущение, что вот мы сидим, трое разумных людей, и обсуждаем участь прелестного… ребенка.
– Хлеб подрумянился. Будешь намазывать маслом? Это твой тост.
А ему не терпелось говорить о Салли и о минувшем вечере со всеми его сложными перипетиями; ему необходимо было вслух перебрать все подробности и узнать мнение Руфи о них. Но она не стала слушать и пошла наверх. В холодной спальне все невысказанное комом сдавило ему грудь, дыхание стало прерывистым.
– Сукин сын, – еле выдохнул он, – я же оставил ингалятор там, в коттедже.
– А ты расслабься, – сказала Руфь далеким певучим голосом. – Распустись, ни о чем не думай.
– Холодно… здесь наверху, – сказал он. – Почему мы живем в таком вшивом доме?
– Залезай под одеяло, – сказала она, – тут славно, тепло, дыши неглубоко, не думай о своих легких.
– Мои бедные… дети, – сказал он. Постель, когда он залез в нее, показалась ему ловушкой: стоит лечь ничком – и задохнешься. Руфь выключила свет – последнюю лампочку в доме. В окне сквозь плотное кружево вяза просвечивали звезды, и, глядя на них, Джерри постепенно вновь обрел дыхание. Руфь залезла в постель с другой стороны и, прижавшись к нему, положила руку ему на грудь. Окутанный медленно нараставшим теплом – теплом, которым он наслаждался последний раз в вечности, – Джерри почувствовал, как грудь его расширяется; ноги и руки расслабились, напряжение вытекло из них; стена в легких постепенно рушилась под напором каждого вздоха. Тело Руфи рядом было крепкое, упругое, сонное. – Мне очень жаль, – вслух произнес он, – но, наверное, так правильно. – Эта фраза, обретшая плоть благодаря его голосу, казалось, повторялась без конца, как отражение в двойном зеркале, как дни, как дыхание. Он открыл глаза. Кресты оконных переплетов застывшими благословениями оберегали его в ночи; в легких его установилось безбрежное царство мира и покоя. И в эту чудесную страну он не спеша, лениво вступил.
Телефон дребезжал и дребезжал в верхнем холле – казалось, будто прорвало трубу и мрак наполнился кипящей пеной.
– О Господи, – произнесла Руфь.
Они с Джерри давно уговорились, что раз утром она встает вместе с детьми, то всеми ночными происшествиями занимается он. Он выбросил тело из теплой норы, где оно нашло избавление, – судя по тому, каких усилий ему стоило встать, он понял, что лишь недавно заснул. Ведь первый сон – самый глубокий. Ноги его и лицо были словно покрыты пылью. Он снял трубку на четвертом звонке, оборвав его на середине. Скрипнула кровать под кем-то из детей.
– Алло?
– Джерри? Это я. – Голос Салли звучал немыслимо близко – так комета нависает над землей, хоть в находится на расстоянии миллионов миль.
– Привет:
– Ты спал?
– Вроде бы. Который час?
– Извини. Я не думала, что ты сможешь заснуть.
– Я и сам не думал.
– Я позвонила тебе в коттедж, но ты не отвечал. Мне стало очень больно.
– Вот как? А мне и в голову не пришло поехать туда. К чему – теперь ведь все решено.
– Разве? А как Руфь?
– Спит.
– Ничего подобного! – послышался из постели голос Руфи. – Скажи ей, чтоб не занимала мой телефон!
– А ты как? – спросил у Салли Джерри.
– Не очень хорошо.
– Нет? А где Ричард?
– Уехал. Наверное, я тебе потому и звоню, чтоб это сообщить. Ричард ушел из дома. Сказал, что не может больше выносить меня ни минуты, и хлопнул дверью. Даже чемодана не взял. Он обозвал меня проституткой. – Голос у нее прервался, и в трубке зашелестело от слез. Скрипнула еще чья-то кровать. Неужели все дети не спят?
– Он тебя бил?
– Нет. Но пусть бы и побил – мне все равно.
– Что ж, все складывается хорошо, верно? Разве не лучше, что он ушел? Ты сможешь заснуть?
– Гореть мне в аду за то, что я сделала этому человеку.
Джерри перенес тяжесть тела на другую ногу и постарался говорить так, чтобы Руфь не могла слышать каждое слово: уж очень слова были нелепые.
– Никто не будет гореть в аду, – зашептал он Салли. – Меньше всего – ты. Ты не виновата в том, что так получилось: ты же пыталась отвадить меня. Верно?
– В-вроде бы. Но мне следовало настоять на своем. А я не хотела тебя отваживать и не хотела на тебя давить. Скажешь мне одну вещь?
– Конечно.
– Скажешь по-честному?
– Да.
– Ты считаешь, что я на тебя давлю?
– Конечно, нет.
– Я вовсе не хотела говорить ему все, но стоило начать, и я уже не могла остановиться. Он заставил меня все выложить: он куда умнее, чем ты думаешь.
– Я считаю его очень умным. Он мне даже понравился сегодня.
– В самом деле? – В голосе ее зазвенела такая надежда, что он испугался следующих ее слов: она ведь может сказать лишнее. Она сказала:
– А я была ужасна.
– Нет, ничего подобного. Ты была чудо как хороша.
– Я слова из себя не могла выдавить, а когда все же выжимала что-то, это были гадкие, злые вещи.
– Все было отлично.
– У меня в голове все путалось, мне было так стыдно. Я предала Ричарда, а потом предала тебя. А ведь вы оба на меня рассчитывали.
– Даже слишком.
Ее молчание снова заполнилось шелестом, и у него было такое чувство, будто он выплескивает слова в пропасть, в пустоту.
– Салли. Послушай. Я рад, что он знает. Я рад, что ты сказала ему. Теперь все позади и все в порядке. Но мы теперь должны быть лучше других – ты и я. Мы просим Ричарда, Руфь и детей об огромной жертве, и отплатить им мы можем, только если будем лучше других до конца своих дней. Поняла?
– Да. – Она шмыгнула носом.
– Ты мне веришь?
– По-моему, да. Я сама не знаю, что делаю. Только что съела целую миску салата, который приготовила к сегодняшнему ужину. Мы забыли поесть, и муж ушел голодный.
– Ты сумеешь лечь и заснуть? У тебя есть таблетки?
– Да. У меня есть таблетки. Ничего со мной не случится.
В голосе ее зазвучали злые нотки. Он спросил:
– Ты хочешь, чтоб я приехал?
– Нет. Дети взбудоражатся. Теодора до сих пор не спит.
– Бедная крошка. А когда придет Джози?
– Завтра утром. Что мне ей сказать?
– Не знаю. Ничего? Правду? Мне кажется, это должно меньше всего тебя волновать.
– Ты прав, Джерри. Ты всегда прав. Ты прими на себя заботу о Руфи, а я приму таблетку.
– По-моему, это сейчас самое правильное.
– Ложись снова спать. Извини, что побеспокоила. Он ждал от нее извинения. Он сказал:
– Не смеши. Я рад, что ты позвонила. Конечно же, рад.
– Спокойной ночи, Джерри.
– Спокойной ночи. Ты грандиозна. – Не мог он заставить себя сказать, зная, что Руфь слушает: “Я люблю тебя”.
Когда он вернулся в постель, Руфь спросила:
– Чего она хотела?
– Утешения. Ричард уехал.
– Среди ночи?
– Видимо.
– Что ж… молодец.
– Чем же он молодец? Тем, что оставил женщину в полной растерянности? Мерзавец.
– А еще что она говорила?
– Ей было неприятно, что я здесь, а не в коттедже. Она, видимо, ожидала, что я высажу тебя, а сам поеду туда. – Джерри мучило то, что Руфь сказала “молодец”, явно намекая на его пассивность. – Я должен был так поступить? – спросил он. – Значит, чтобы завоевать твое уважение, надо встать, одеться и уйти из дома, как Ричард?