Войдя в комнату, Зоя первым делом привычным движением провела рукой по чёрному футляру – поздоровалась со скрипкой:
– Взять да и бросить всё! Сбежать из тюрьмы! Возьмут же меня в театр? Хоть билетёром, хоть костюмершей… а может, повезёт, и в оркестр со временем... А когда я, как следует, отдохну и снова начну любить детей, то можно и учеников взять, – она чуть заметно улыбнулась и вновь торопливо погладила футляр, будто соринку смахнула, – Ладно, дружище, поднимайся из своего гробика, - Зоя решительно взяла инструмент.
Но если на что-то долго не решался и, наконец, решился, то обязательно на пути встают нежданные препоны – выяснилось, что нет смычка. Зоя поискала его на шкафу, и к удивлению не обнаружила, а ведь ей казалось, что именно туда она его когда-то положила. Пошарила взглядом по комнате – снова нет. Поиски досадно затягивались. Вместе с раздражением навалились сомнения:
– Да и ладно, не очень-то и хотелось. Всё равно позабыла, как смычок в руках держать. Навык, как говорится, утерян.
Подавившись комком колючей ненависти неизвестно к кому и за что, Зоя как заправский выпивоха откупорила пивную бутылку о край письменного стола. Пиво было густым с привкусом мёда, но сегодня не радовало. Девушка глотала его, как невкусное лекарство. Вскоре снадобье возымело своё спасительное действие: Зоя поплыла по тёплым ласковым волнам всеобщей любви и мирового созидания…
Наконец, ей без удержу захотелось поделиться с кем-нибудь своим замечательным настроением. Она начала обзванивать знакомых, даже тех, с кем не виделась уже очень давно, и кто с трудом мог её припомнить. У всех интересовалась делами и здоровьем, затем делами и здоровьем родственников. Куда-то ушло, спряталось, наконец, изматывающее одиночество. Зоя чувствовала безотчётную, прямо-таки материнскую нежность к своим собеседникам, подчас случайным. Обильно сыпала слащавыми прозвищами: «котёночек», «солнышко», «ягодка», путая при этом имена и фамилии абонентов.
Каждому слушателю она взахлёб вливала в уши Руздайкин анекдот и каждый раз сама бесшабашно в голос хохотала. Ей даже казалось порой, что анекдот до такой степени смешной, что не перестаёт искренне веселить, пересказанный даже в десятый раз. Хотя где-то в глубине души свербил неприятный холодок, а в подсознании нет-нет да и возникала мысль, что это зубоскальство выйдет боком.
Но разве может какой-то там слабый холодок, остановить удалой разгуляй широкой русской натуры. К вечеру, под покровом темноты, Зое пришлось в домашнем халате и шлёпанцах бежать за добавкой. Выдавая вторую порцию тёмного-бархатного, понимающая ларёчница сочувственно кивала, даже когда Зоя как на автомате ретранслировала ей историю с библейским сюжетом, забыв о том, что они совместно знакомились с данной балаганщиной в исполнении Руздая.
Кураж грозился перерасти в недельное плавание по блаженным тёмно-бархатным волнам, если бы не привычка тормозить любой шабаш одним лишь воспоминанием о том, что завтра ровно в восемь ноль-ноль, а точнее за десять минут до начала урока учитель должен быть в школе. Ни потоп, ни война, ни смерч не могут остановить учебного процесса. Помня, что она лишь винтик в системе вечного двигателя и не имеет права на самовольные выкрутасы, поспешно прикончив остаток пива, Зоя замертво упала на свой диван, раскинув руки.
И снилось ей, что очутилась она меж двух огромных тёплых ладоней, как божья коровка из детства, которая ползала, ласково щекоча кожу. Было в этом волшебном укрытии спокойно, как новорожденному младенцу в колыбельке. Всесильные руки несли сквозь мир крошечную Зою, качали-баюкали. Рядом плыли пушистые облака, густо усыпанные яблоневыми цветочками. В лазоревом небе носились золотые стрекозы, синие ласточки стремительно прошивали пространство.
Вдруг Зоя услышала нарастающий гул, а с ароматных облаков, похожих на цветущие кроны, почему-то потекли чёрные, как дёготь, капли. С каждой минутой пугающий звук становился всё неприятней. Вскоре она с ужасом осознала, что падает спиной на землю: «Разобьюсь! Сейчас! Сейчас!» Девушка крепко зажмурилась, обречённо ожидая смертельный удар.
Она действительно ударилась, но мягко, словно кто-то невидимый продолжал контролировать её падение. Зоя плавно вошла спиной в воду и тихо легла на песчаное дно.
Когда все песчинки, потревоженные явлением Зои, улеглись в покое, она увидела, что прозрачная поверхность над ней, превращаясь в лёд, постепенно белеет – снежная крупа заметала отвердевшее русло. Вода становилось всё холоднее, вместе с этим коченело тело: «Я стыну… или, как замороженная лягушка, впадаю в анабиоз… нет, может быть, я – русалка во время зимней спячки! И как это раньше мне не приходило в голову, что подводные красавицы проводят зиму в этакой мучительной скованности…» Зоя считала удары своего затухающего сердца, вместе с ним угасали мысли, они становились вязкими, неповоротливыми и наконец, вовсе оборвались. Казалось, что время остановилось. Осталась только полная апатия да возможность смотреть прямо перед собой в мутное «никуда», наверное, так всматриваются в равнодушную вечность серые речные камни…