С нарастающей злостью кидаю в нее обвинения, как дротики в мишень. Негодование с новой силой бьет по нервам.
— Я не понимаю, — качает головой, хватая воздух жадными глотками, словно выброшенная на берег рыбешка, — я не понимаю, о чем идет речь? Какое наследство, о чем вы? Мы в разводе, да и когда были женаты, последнее, о чем я думала, так это о наследстве, — хрипло, заикаясь и комкая окончания слов, оправдывается Карина, — я его любила, — как–то тихо и почти обреченно выдыхает, и это ее признание цепляет меня за живое, заставляя убрать руки за спину, чтобы не вцепиться пальцами в ее худые плечи и не встряхнуть, сбивая весь этот налет театральности.
Отменная актриса и играет так правдоподобно, что, кажется, даже сам Станиславский захлебнется восторженным криком: «верю!». А меня это злит до зубного скрежета, до сжатых кулаков, до рвущегося из груди крика: «хватит врать!» Но я сдерживаюсь, продолжая исподлобья наблюдать за ней, выискивая хотя бы маленькую брешь в ее хорошо отрепетированном спектакле.
— Хорошо, — немного отступаю я в своих нападках, а с ее губ срывается вздох облегчения.
— Теперь я могу идти? — сощурившись, интересуется девушка, — вы сказали все, что хотели? Обличили мачеху в аморальном поведении, потешив свое эго? А сами чисты, как первый снег?
Старается скрыть обиду за высокопарным упреком, но в то же время дрожит, как осиновый лист. Глаза полны непролитых слез горечи и весь ее вид, такой несчастной и немного растерянной, рвет на невосстановимые лоскутки мой настрой на жесткое общение и ультимативно-негативное к ней отношение.
«Так может девочка и впрямь не в курсе махинаций бывшего мужа? — шепчет мне совесть, не совсем еще очерствевшая, — может, ее использовали вслепую? Для чего-то же папаша переписал все на нее еще при жизни и еще этот их развод…»
Может, все может быть. Тем лучше, решаю я не развивать далее тему наследства, а перейти к самому главному. И, если она действительно не в курсе всего, что творилось у нее под носом, то пусть и продолжает пребывать в полном неведении.
— На днях ты выходишь за меня замуж, — как можно спокойнее и с полным безразличием говорю я, и это не вопрос и не предложение – это констатация факта, не терпящая отрицания.
— Что? — выкрикивает она, — ты сдурел? — и даже молниеносно переходит на неформальное обращение.
Ухмыляюсь, подмечая, как наливаются краской ее бархатистые щеки, глаза и без того огромные, распахиваются до анимешных. Она резко шарахается от меня, как от прокаженного и в полном неверии, качая головой, пятится спиною к выходу, словно рак.
— Не так быстро, — тихо, но строго торможу я ее порыв сбежать, — мы еще недоговорили!