— И мое здоровье, и моя жизнь целиком зависят от милостей моего господина, — ответила женщина. — Один его нежный взгляд способен подарить бессмертие, одно его слово — разогнать мрачные тучи на моем челе. Если бы я была мертва, а он ступил ногой на мою могилу, я бы воскресла. А как же я счастлива сегодня, что он переступил мой недостойный порог! Благодарение богу и его святым!
Эта небольшая речь пришлась Асламазу-Кули-хану по вкусу. Он как бы спустился с высоты властелина и владельца гарема до положения супруга. С искренним чувством взял он жену за руку, усадил рядом и сказал.
— Ты так умна, Зубейда, так много в тебе душевного богатства, что тебя невозможно не любить. Ты тот животворный источник, что бьет в оазисе обширной пустыни Сахары, к которому с глубоким вожделением устремляется утомленный, обессилевший путник, дабы утолить жажду. Ты — благословенная пальма, насыщающая бродящих в йеменских песках измученных голодом путешественников. Я сегодня один из них, Зубейда. Рок преследует меня. Я пришел к тебе, чтобы немного отдохнуть, излечить сердечные раны, может быть, даже обрести прибежище.
Слова эти поразили женщину. Она не верила ушам: и это говорит грозный, надменный, дикий человек, который и не ведал, что в жизни есть мягкость и нежность, человек, привыкший лишь властвовать, повелевать и растаптывать любое красивое чувство. Что же вдруг произошло с ним? Она не могла понять, только опустила глаза, не смея взглянуть в лицо своему господину, удивляясь его чувствительности, колеблясь и, несмотря на врожденное красноречие, не находя слов.
— Не удивляйся, Зубейда, — произнес Асламаз-Кули уже более спокойно, не выпуская ее руки. — Не удивляйся так же, как я сам не удивляюсь моему настроению. Только этой ночью я осознал, как я несчастен, понял, какое я жалкое создание. Сейчас, когда враг осадил мою крепость и смерть витает надо мной, я чувствую себя совсем одиноким и беспомощным, хотя тысячи вооруженных людей ждут только моего приказа. Объясни, Зубейда, что это такое? Почему я не могу никому верить, ни на кого положиться? Почему я остался один?
— Ты всегда был одинок… — ответила женщина холодно. — Если разрешишь, я скажу тебе правду.
— Говори, не утаивай ничего, я пришел выслушать тебя. Твои слова, как целебный бальзам, излечат мои раны.
— Но они могут и уколоть, как ланцет…
— Пускай колют, даже ранят… Ланцет в руках врача лечащий, оперирующий инструмент.
Зубейда приказала подать кофе и кальян. Служанка сняла с огня серебряный кофейник, разлила кофе в красивые финджаны, один подала хану, другой — ханум. Пока они пили, Паришан набила благоуханным табаком изысканный кальян, поставила перед ханом и ушла, прикрыв за собой дверь. Выйдя в темную переднюю, она прижалась ухом к двери и стала подслушивать.
— Я сказала, что ты всегда одинок, — продолжала Зубейда, — потому что властитель всегда одинок в густой толпе своих подчиненных, своих обожателей и льстецов. Ни друзей, ни приятелей, ни близких — никого у него нет. Он не ощущает одиночества только потому, что слава и власть темной завесой скрывают от него все лучшее, истинное и достойное. Он живет среди подлого обмана и не замечает, что кругом все фальшиво, ложно и давно сгнило… Он не чувствует своего ничтожества потому, что его приказы немедленно исполняются. Это постоянно держит его в заблуждении. Живая мысль, здравые суждения чужды ему, потому что всякое разумное возражение, справедливое противодействие разбиваются о его грубую волю. Он остается при мнении, что все желанное и приятное ему — должно быть приятно для всех… Если еще вдобавок ему улыбается счастье, он делается совершенным дикарем. Ему уже кажется, что все в мире создано для него, для его возвеличения, а что не услаждает его слух и не служит его целям, надо уничтожать. Он привык видеть вокруг покорность, мнимую преданность и никогда ни в ком не нуждается. Но в покорности нет искренности. Когда же бьет час тревоги и поднимается буря, толпа льстецов и лжедрузей пропадает, как черное привидение, рядом не остается никого, кто бы поддержал некогда почитаемого человека. Мало того, бывшие друзья — теперь уже заклятые враги…
— Все верно… — со вздохом произнес Асламаз-Кули-хан. — У меня никогда не было друзей, я был всегда один, всегда окружен льстецами. Но в моей беде меня утешат мой дом, моя семья, она мне не чужая, это самые близкие мне люди.