— Сын не был бы виноват, если бы не действовал совершенно так же, как его деды, — ответил преосвященный Нерсес. — Вы не изменились, вы остались такими же нецивилизованными, дикими, как и тысячу лет назад. Весь мир стал другим, только вы остались прежними.
— Почему вы не просветили нас, если принадлежали к более высокой цивилизации? — спросил визирь.
— Да, это наша вина, — ответил преосвященный Нерсес. — Но чтобы цивилизовать вас, надо было преодолеть одно большое препятствие. Для этого прежде всего нужно было отнять у вас меч и дать вам в руки книгу. На это у нас не хватало сил. Нельзя развить народ, если ты ему подвластен. Учитель должен быть свободным в отношении своих учеников. Мы дадим вам культуру, если только вы станете нашими подданными.
— Это невозможно, — сказал визирь с горькой улыбкой. — Ислам не подчиняется, он властвует, царит…
Заметив, что его последние слева произвели на преосвященного Нерсеса тягостное впечатление, визирь переменил тему:
— Преосвященный, я согласен с тобой, что мы и наши предки были жестоки к вам. Я вполне понимаю причины, заставившие армян поднять на нас меч. Но никогда нe могу считать справедливым, если вы потеряете совесть и милосердие, и великодушие победителя замените жестокостью варвара.
— Я уже сказал, что жестокости мы научились у вас.
— Но это же не подобает христианину! — вскричал визирь. — Я отвечу тебе словами пророка вашей религии: вы обязаны любить своих врагов, благословлять проклинающих вас, делать добро ненавистным вам, обязаны молиться за тех, кто всегда обижает, мучает вас.
Отец Нерсес рассмеялся:
— Все эти заповеди мы выполнили, визирь, больше тысячи лет мы покорно подчинялись им. Но вместо того чтобы победить, мы обрекли себя на гибель. Наши несчастья лишь усугублялись. Мы потеряли все, что имели, и в конце концов стати рабами. Мы думали, что, любя своих врагов, делая добро ненавистным нам, мы смягчим жестокость их нравов и обычаев, искореним в них дикость и за это удостоимся взаимной любви. Но жизнь показала совсем иное. Мы остались верны повелению нашего Спасителя: нас били по левой щеке, мы подставляли правою, у нас требовали рубашку, мы отдавали и кафтан. Но чего мы добились? Мы раздразнили злость и алчность врага, от нашего смирения он обнаглел еще больше. Видя нашу покорность и великодушие, враг стал еще сильнее притеснять и терзать нас. Вот почему нам пришлось образумиться и обращаться со своими врагами так же, как они с нами. Такому отношению вы сами научили нас.
Везирь был растерян.
— Изволь ответить, — продолжал отец Нерсес, — как бы вы поступили с нами, если бы в этом сражении победа оказалась на вашей стороне?
— Мы бы перебили вас.
— Тогда почему осуждаете нас, когда победа на нашей стороне?
— Потому что ваша религия повелевает вам прощение, а наша — убийство и резню.
— Ты снова обращаешься к религии.
— Я же говорю с церковником.
— Да, ты говоришь с церковником, — произнес архиепископ Нерсес, — но не забывай, что этот церковник соединяет в себе качества воина и монаха.
— Я это знаю, — ответил визирь, не теряя хладнокровия, — но предлагаю тебе встречный вопрос: как бы поступил господь бог с греховными Содомом и Гоморрой, если бы нашлось в них хоть несколько праведников?
— Он бы не предал огню эти города, — ответил святейший.
— Я вполне согласен с тобой. Наши предки и мы сами были такими же грешниками, как и злодеи из Содома и Гоморры. Но найдись в крепости Зеву хоть один праведный, честный и милосердный к страдальцам человек — разве ради него вы не пожалели бы остальных?
— Кто же этот человек?
— Тот, кто говорит с тобой.
Отец Нерсес задумался. А визирь продолжал:
— Я тебя не обманываю, преосвященный, я не привык лгать. Ты можешь справиться у проживающих в крепости армян, можешь расспросить крестьян. Я всегда был справедлив к этому народу, потому что мои предки были армянами и в нашей семье еще сохранилось кое-что от их морали. Я как визирь всегда старался смягчить жестокость тирана и насколько возможно ограждал христиан от его бесчинств. И не потому, что втайне почитал христианство, нет, и менее всего потому, что христиане были для нас выгодными подданными, то есть дойными коровами, которых следовало беречь. Я могу фактами подтвердить свои слова, но считаю излишним вспоминать все подряд. Очень часто мое отношение к армянам, мое посредничество вызывали гнев хана. Я дорого расплачивался за это. Не далее как вчера ночью он приказал арестовать меня и обезглавить на площади, если бы ему сопутствовал успех.