— Тебе и это известно? — воскликнул Маркус. — Что же, старина, мне жаль, но русские пойдут на договор с «Амрумом». Раз ты отказываешься сотрудничать, сиди на своих тейских акциях хоть до дня Страшного суда, можешь даже забрать их с собой в могилу…
— Русские не подпишут этот договор.
— Они уже подписали! — выкрикнул Маркус.
Гольдер нетерпеливо отмахнулся.
— Знаю. Промежуточное соглашение. Москва должна была ратифицировать его через сорок пять дней. Вчера. Но поскольку этого не произошло, ты забеспокоился и явился ко мне, решил сделать еще одну попытку…
Он закашлялся.
— Все очень просто. Два года назад, в Персии, «Амрум» увел у «Тюбингена» нефтеносные участки и теперь скорее сдохнет, чем уступит. До сегодняшнего дня ему было нетрудно выдерживать характер. Еврейчика, который вел с тобой переговоры от имени Советов, перекупили. Звони, сам все узнаешь…
— Врешь, свинья!
— Позвони и проверь.
— А… старик… Тюбинген… он знает?
— Да. Само собой разумеется.
— Это твоих рук дело, негодяй! Проклятый подлец!
— Моих, моих. А чего ты хочешь, вспомни… Прошлогоднее дело с мексиканской нефтью, история с мазутом трехлетней давности… сколько миллионов перекочевало из моего кармана в твой? Разве я сказал хоть слово? Нет. Я ни в чем тебя не упрекнул. И потом… — Гольдер как будто подбирал в голове новые аргументы, но решил не утруждать себя и прошептал, нетерпеливо передернув плечами: — Дела…
Это прозвучало так просто, как если бы он назвал вслух имя грозного бога…
Маркус мгновенно умолк. Он взял со стола пачку сигарет, открыл ее, аккуратно чиркнул спичкой.
— Почему ты куришь эти мерзкие «Голуаз», Гольдер? При твоем-то богатстве… — спросил он.
Гольдер не счел нужным отвечать, Он смотрел на трясущиеся руки Маркуса взглядом охотника, отсчитывающего последние мгновения жизни раненого зверя.
— Мне нужны были деньги, Давид, — произнес Маркус изменившимся голосом. У него неожиданно задергался уголок рта. — Я… Мне позарез необходимы деньги, Давид… Ты не хочешь… дать мне немного заработать?.. Не думаешь, что…
Гольдер упрямо покачал головой, тараня лбом воздух.
— Нет.
Маркус судорожно сцепил бледные пальцы, царапая ногтями ладони.
— Ты меня разоряешь. — Его голос прозвучал глухо и странно.
Гольдер не поднял глаз и ничего не ответил. Маркус подождал еще несколько секунд, потом встал, мягко оттолкнув стул.
— Прощай, Давид… Так ничего и не скажешь? — Это был не вопрос — вопль отчаяния.
— Ничего. Прощай, — бросил Гольдер.
Гольдер закурил, мгновенно задохнулся и раздраженно раздавил сигарету в пепельнице. Судорожный астматический кашель сотрясал его плечи, хрипы и свист рвались из легких, рот наполнился горькой слюной. Белое до восковой бледности лицо с синяками и отеками под глазами стало багрово-красным от прилива крови. Гольдеру уже исполнилось шестьдесят, это был огромный человек, толстый и обрюзгший, жесткое, изборожденное морщинами лицо с живыми бледно-серыми глазами обрамляла густая седая грива.
Комната пропиталась табачным дымом и остывшей золой — летом так пахнет во всех парижских квартирах, где долго никто не живет.
Гольдер отодвинул стул, приоткрыл окно и долго смотрел на подсвеченную Эйфелеву башню. Жидкий красный огонь перетекал на предрассветное небо… Он думал о «Гольмаре». Сегодня ночью семь этих букв сверкают золотыми солнцами в четырех крупных городах мира. «Гольмар» — название, образованное от их с Маркусом имен. Он сжал губы. «Гольмар… теперь это я, Давид Гольдер, я один…»
Он дотянулся до блокнота, перечитал:
Гольдер & Маркус
Покупка и продажа нефтепродуктов
Авиационный керосин
Легкое, тяжелое и среднее топливо
Уайт-спирит. Дизельное топливо
Смазочные масла
Нью-Йорк, Лондон, Париж, Берлин
Медленно зачеркнул первую строку и крупным жирным, рвущим бумагу почерком, написал: «Давид Гольдер». Наконец-то он станет полновластным хозяином себе и своему делу. «…Кончено, благодарение Господу, теперь он уйдет», — с облегчением подумал Гольдер. Когда-нибудь, позже, продав Тейскую концессию Тюбингену и став частью крупнейшей нефтедобывающей компании мира, он легко восстановит «Гольмар».
А пока… Гольдер начал строчить в блокноте цифры. Два последних года дела шли просто ужасно. Банкротство Ланга, договор 1922 года… Теперь, во всяком случае, не придется оплачивать женщин Маркуса, его кольца, его долги… Расходов и без того хватает… Вся эта дурацкая жизнь разорит кого хочешь… Жена, дочь, дом в Биаррице, дом в Париже… В одной только столице он платит шестьдесят тысяч арендной платы плюс налоги. Обстановка в свое время обошлась ему в миллион франков. Ради кого он старался? В доме никто не живет. Закрытые ставни на окнах, пыль. Он кинул взгляд на предметы, к которым питал особую ненависть: четыре крылатые Ники из черного мрамора и бронзы в основании лампы, огромная пустая чернильница — квадратная, украшенная золотыми пчелами. За все это нужно было платить, а где взять деньги? Он с тихой яростью пробурчал себе под нос: «Дурак… ты меня разоряешь… и что с того? Мне шестьдесят восемь… Начал бы все с нуля… Я не один раз начинал…»