Когда они подошли к ратуше, было уже совершенно темно. По краям Гревской площади зажглись тусклые фонари на железных кронштейнах. У ратуши прохаживался часовой с мушкетом на плече, и длинная тень солдата металась по стене. Дядя, наконец, очнулся от задумчивости и окликнул извозчичью карету.
Пока дряхлая кляча трусила по направлению к улице Сент-Круа де ла Бретонери, Луи мечтал, как завтра пойдет к Вьену, шутка ли сказать, с письмом от самого Буше! Все же Буше нашел у него способности, если рекомендовал его такому мастеру. Мальчик помнил картины Вьена, которые приходилось видеть в салонах, — перед «Продавщицей амуров» всегда толпились зрители. У такого художника есть чему поучиться. Потом классы академии, победа в конкурсе на Римскую премию, картины Жака Луи Давида, академика и королевского живописца, вызывают восторги зрителей и зависть коллег… Как это сказал Буше: «не поддавайтесь демону честолюбия»?.. Проницательный старик!..
Буше, оставшись один, надел на лоб зеленый козырек, предохраняющий глаза от света, и взял в руку палочку сангины. Он набрасывал эскиз композиции и не вспоминал о мальчике, побывавшем у него.
И ни дряхлеющий знаменитый мастер, ни юноша, наивно мечтающий о славе, не представляли себе, насколько символичной была их встреча. В этот день минувший век искусства соприкоснулся с будущим веком. Столетие не всегда начинается по календарю. Век галантной живописи Буше встретил своего преемника в лице робкого юноши, менее всего предполагавшего, что именно ему суждено вступить в смертельную борьбу с тем искусством, в которое сейчас он свято верил.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1768–1789
— А как ты опознаешь прекрасное?
— По соответствию натуры произведениям древности, которую я изучал долгое время.
I
В конце августа 1768 года, вскоре после дня Святого Людовика, Луи Давид стоял перед Лувром в толпе художников, учеников академии и любителей искусства, ожидавших результатов конкурса на Римскую премию. Солнце палило. Капли пота стекали из-под парика на лоб. Давид не уходил. Он волновался, словно его собственная картина висела сейчас перед глазами судей. Все ученики академий в эти дни испытывали волнение: каждый знал, что рано или поздно его ждет такая же участь, и тщился угадать в нынешних событиях свою будущую судьбу. Иные тревожились за друзей, некоторые жаждали посрамления врагов. А большинство приходило сюда просто из векового чувства цеховой солидарности и бескорыстной любви к искусству.
Премию по живописи присудили Венсану. Его пронесли на руках вокруг площади. Толпа приветствовала победителя громкими криками. Давид размахивал треуголкой. Голова его пылала от жары и восторженной зависти.
Когда объявили результаты конкурса по скульптуре, раздались возмущенные голоса. Никто не сомневался, что премия достанется Мило, талантливому и бедному юноше. Однако получил ее Ла Муатт, ученик Пигаля, ничем не примечательный художник, но сын академика. Площадь бушевала. Ла Муатта едва не избили. «Пачкун, гнусный пачкун, ничтожество!» — кричали ему. Он и сам был не рад, что получил премию. Профессоров освистали. Взбешенный Пигаль — Луи видел, как налилось кровью его лицо, — надменно спросил одного из самых яростных крикунов:
— Вы, может бьпь, полагаете, что разбираетесь в барельефах лучше, чем я — академик Пигаль?
— Нет, м-сье, — ответил тот, — но я отлично разбираюсь в нахалах и готов побиться об заклад, что вы не последний из их числа!
Ошеломленный столь непоследовательным, но крайне обидным ответом, Пигаль поспешно сел в карету и уехал. Другие академики боялись показаться.
Ученики открыто выражали свое презрение профессорам, стоявшим на стороне Ла Муатта. К их числу принадлежал и Вьен, учитель Давида. Луи был потрясен. Он слишком недавно поступил в академию, она оставалась в его глазах авторитетом. К Вьену он испытывал искреннее уважение. Профессор понравился ему еще в тот далекий день, когда Луи впервые явился в его мастерскую. Тогда Вьен принял юношу с отменной любезностью: письмо Буше произвело должное впечатление.
Большеглазый и густобровый, с веселой ямочкой на подбородке, в отлично завитом и напудренном парике, Вьен выглядел щеголем и светским человеком. Рисунки юноши художник одобрил.
— Очень недурно, даже просто хорошо. У кого вы учились?
— У меня еще не было учителя, м-сье.
— Ах, вот как, — Вьен был заметно удивлен. — Тем более вас можно поздравить. Вы, я вижу, склонны скорее всего к композиции.