Не зная покоя и роздыха,
При лунном и солнечном свете
Я делаю деньги из воздуха,
Чтоб тут же пустить их на ветер.
Мои способности и живость
Карьеру сделать мне могли,
Но лень, распутство и брезгливость
Меня, по счастью сберегли.
Заметно и причудливо неровен
(История внезапна, как Господь),
Дух времени бывает бездуховен;
Тогда оно втройне лелеет плоть.
Преступно – жить в сияньи честности,
Где от того, что честен ты,
Все остальные в этой местности
Выходят суки и скоты.
Не плачься, милый, за вином
На мерзость, подлость и предательство;
Связав судьбу свою с говном,
Терпи его к тебе касательство.
Скука. Зависть. Одиночество.
Липкость вялого растления.
Потребительское общество
Без продуктов потребления.
Промышленность кончает с рыбным царством,
Растительность опять сожгла жара,
Кухарка управляет государством,
А мясо растащили повара.
Нам охота себя в нашем веке
Уберечь, как покой на вокзале,
Но уже древнеримские греки
Издеваясь об этом писали.
Все говорят, что в это лето
Продукты в лавках вновь появятся,
Но так никто не верит в это,
Что даже в лете сомневаются.
Что-то у страны моей в утробе
С собственной природой не в ладу:
Школа убивает вкус к учебе,
А работа – рвение к труду.
Ища путей из круга бедствий,
Не забывай, что никому
Не обходилось без последствий
Прикосновение к дерьму.
Я не жалея покидал
Своих иллюзий пепелище,
Я слишком близко повидал
Существованье сытых нищих.
Себя продать, но подороже
Готов ровесник, выйдя в зрелость,
И в каждом видится по роже,
Что платят меньше, чем хотелось.
За страх, за деньги, за почет
Мы отдаемся невозвратно,
И непродажен только тот,
Кто это делает бесплатно.
Когда в потемках будней серых
Служить приходится дерьму,
Жизнь ужимается в размерах
И превращается в тюрьму.
Старик, держи рассудок ясным,
Смотря житейское кино:
Дерьмо бывает первоклассным,
Но это все-таки говно.
Коль жить с говном тебе по нраву,
То не ханжа и лицемер
Мошенник ты, что не по праву
Имеешь бороду и хер.
Все так устали симулировать
Свою лояльность, долг и страсть,
Что симулянтов стимулировать
Сильней скупая стала власть.
Но поздно, поздно.
Надо очень увлекаться
Нашим жизненным балетом,
Чтоб не просто пресмыкаться,
Но еще порхать при этом.
Его голове доставало ума,
Чтоб мысли роились в ней роем,
Но столько она извергала дерьма,
Что стала болеть геморроем.
Такой подлог повсюду невозбранно
Фасует вместо масла маргарин,
Что кажется загадочно и странно,
Что нету кривоногих балерин.
С улыбкой от уха до уха,
Любимица власти и публики,
Цветет по Руси показуха
И дырки сбывает как бублики.
Блажен, заставший время славное
Во весь размах ума и плеч,
Но есть эпохи, когда главное
Себя от мерзости сберечь.
Кто гражданский долг молчать
Блюл в России честно,
Тем обязанность стучать
Не мерзка, а лестна.
Я снял с себя российские вериги,
в еврейской я теперь сижу парилке,
но даже возвратясь к народу Книги,
по-прежнему люблю народ Бутылки.
Ты снял с себя российские вериги,
В Израиле сидишь ты в синагоге,
но даже возвратясь к «народу Книги»,
остался ты свиньей в ярмолке.
Когда стрела врага пронзила печень,
И руки отрубили – драться нечем,
И крови в жилах больше не осталось,
Он слез с коня, он понял – это старость.