Я второй раз еду в Цагвери, и дорога кажется мне удивительно красивой. Как исполинские башни, вздымаются горы, глубоченные пропасти грозят с другой стороны. Зеленые, похожие на стебли вьющихся растений, свисают с обрывов водопады…
Я не могу оторваться от окна.
— Вон смотри, бабушка, какая там гора! Желтая. Вся в дырках и похожа на пчелиные соты. Правда?
Бабушка и мама приникают к окну.
— Это Уплисцихе, Ли, — поясняет бабушка. — Пещерный город. Каждая, как ты говоришь, дырка — дом. В шестом веке, тысячу с лишним лет назад, здесь жили монахи. И многие из них были художниками. Когда подрастешь, Ли, мы приедем сюда, и сама посмотришь… В пещерах, на камнях, есть изумительные рисунки, они называются фрески. Я побывала здесь почти во всех пещерах, увезла отсюда три альбома рисунков…
— Да, твои уплисцихские зарисовки любопытны, — задумчиво отзывается мама, всматриваясь в желтую гору.
А я просто не могу отвести глаз от пещер, в которых так давно жили люди. Еще не было на земле даже моего прадедушки, не было ни этой железной дороги, ни Тифлиса, и люди, может быть, ходили в звериных шкурах. Раскладывали в пещерах костры и жарили на огне убитых коз и баранов. Ах, как жалко, что всего этого не видит Гиви!
Поезд останавливается на маленьких станциях, залитых по-летнему горячим солнцем. К вагонам сбегаются загорелые, босоногие ребятишки с корзинками туты и орехов, с глиняными узкогорлыми кувшинчиками. Размахивая кувшинчиками, они пронзительно кричат:
— Циви цхали! А ну, кому циви цхали?.. Холёдный вада! Совсэм холёдный вада!
Много лет спустя, прочитав «Продавца воды» Ованеса Шираза, я с благодарностью вспомню этих замурзанных мальчишек на станциях Квишхети, Гори, Хелтубани…
А горы становятся всё выше, всё теснее подступают к полотну железной дороги. Вдоль нее вьется уже не широкая Кура, а узкая, как змейка, речушка, вскипающая на камнях белыми бурунчиками. И солнце жжет во всю силу, в вагоне душно, даже льдистая вода мальчишеских кувшинчиков не освежает. Скорее бы доехать!
Наконец мама с облегчением вздыхает:
— А вот и Боржомское ущелье… Встретит ли нас Катя?
— Конечно! — уверяет бабушка. — Она же обещала. А Катя человек обязательный…
Поезд ползет медленнее; совсем вплотную к железнодорожной насыпи прижимаются поросшие кустарником горы. Проплывает мимо крошечный домик стрелочника под красной черепичной крышей, маленькая станция, утонувшая в зелени, с большим медным колоколом у двери — в него звонят, когда поезду пора уезжать.
Я с ногами забираюсь на вагонную скамью и почти по пояс высовываюсь из окна — так не терпится поскорее увидеть Катю. Да вон же она! Вон! В праздничном, ярко-розовом платье бежит по перрону, размахивая руками, румяная, смеющаяся, счастливая!
— Ка-а-а-атя!
Она подбегает к вагону, протягивает руки, и я прямо из окна вываливаюсь ей в объятия. А следом за Катей, такой же румяный, такой же улыбающийся, спешит Сандро, ее муж.
— Приехали, приехали! — повторяет Катя, обнимая и целуя меня без конца, и я вижу на ее щеках слезы. — Наконец-то!..
Сандро — сильный и ловкий — быстро перетаскивает чемоданы и баулы из вагона на перрон, чтобы потом погрузить их в крошечный вагончик узкоколейной дороги, по которой дальше в горы, до Цагвери, повезет нас «кукушка».
Ах эта «кукушка»! Я вспоминаю прошлое лето, вспоминаю, с каким нетерпением ждала на этом перроне ее появления. Еще на вокзале мама сказала бабушке: «На поезде доедем до Боржоми, а там пересядем на «кукушку». И в моем воображении возникал силуэт огромной могучей птицы, которая перенесет нас из Боржоми в Цагвери. Я, конечно, знала, кукушка — птица, я видела ее в одном из томов Брема у бабушки Таты, но в прошлом году я была еще совсем маленькая и думала, что, может, бывают и огромные кукушки, ну больше самого большого орла, и такая-то чудо-птица и понесет нас через горы и ущелья. Я и во сне видела, как мы летим: высоко-высоко, даже землю плохо видно — только зеленое и голубое, голубое и зеленое…