Я оглядываюсь, мне хочется увидеть Катю: сумела ли пробраться через толпу, видит ли занятное зрелище? И с радостью убеждаюсь: да, вот она, стоит рядом с дедушкой Автандилом; ему удалось потеснить соседей, и Катя нырнула в образовавшуюся щель.
— Смотри, Катя! — кричу я.
А цыганка движется по кругу, позванивая монетками в шляпе и лихо покрикивая:
— Гей-эгей! Серебра не жалей! Бросай, не жалей, будешь жить веселей!
И вот цыганка приближается к нам — протяни я руку, могла бы дотронуться до нее. Катя достает из кошелька мелочь и протягивает мне: угадала мое желание — мне тоже хочется бросить денежку в цыганскую шляпу. Я протягиваю руку к плясунье, и она, смеясь, подносит мне шляпу. Ой, до чего же красивая эта цыганка, я таких никогда не видела! Она улыбается мне, сверкая рядами белых ровных зубов, и почему-то пристально и с какой-то затаенной грустью смотрит на меня своими огромными глазами. И тут я вспоминаю Миранду — она похожа на цыганку! Да-да! Бабушка однажды спросила Миранду, какой она национальности, но Миранда только рассмеялась в ответ: сама не знает, да и не все ли равно?! И я сейчас думаю: может, Миранда — цыганка, и в детстве жила в таборе, и ее родные вот так же пели и плясали, и заставляли, колотя в бубен, плясать медвежат?
Подхватив мою монетку, цыганка что-то говорит Кате на своем гортанном языке, но Катя не понимает по-цыгански. Она качает головой, и цыганка опять улыбается мне и, сделав пальцами «козу», бодает мои ноги.
— Хороший девочка, красивый дочка! Эй-эгей!
Видимо, она принимает Катю за мою маму, так бывало не раз.
А цыган все бьет и бьет в бубен, и медвежонок переступает с лапы на лапу. Но, видимо, ему надоело танцевать или он устал, и, опустившись на четвереньки, он садится в середине круга и, пригорюнившись, прижимает лапу к щеке. Хозяин наклоняется, легонько шлепает звереныша ладонью по толстой попке и, достав из кармана широченных шаровар кусок сахара, сует медвежонку. Заурчав, тот с жадностью хватает сахар мягкими губами, принимается сосать и грызть, но с места не трогается — должно быть, твердо решил: хватит, поработал сегодня!
Цыган раскланивается и объявляет, как в цирке:
— Гаспада! Пиредставление акончено!
Постояв еще, зрители нехотя разбредаются с площади, смеясь и обмениваясь впечатлениями, — не так-то часто заглядывают в горную деревушку артисты, пусть даже простые цыгане. А стайка мальчишек окружает медвежонка и старого цыгана, старательно пересыпающего медную и серебряную мелочь из шляпы в карман.
Катя озабоченно говорит:
— Значит, где-то близко их табор. Надо запирать двери — и курятник, и погреб…
— А почему? — не понимаю я.
— А потому что все цыгане — воры и жулики! — поясняет Катя.
— Ну уж, наверно, не все, — примирительно говорит дед Автандил. — Нельзя, Кэто, обо всех плохо думать.
— И вы это говорите! — возмущается Катя. — А кто коней и овец ворует? А в прошлом году кто у соседей кур покрал? А?
Но вот почти все разошлись с площади, лишь мальчишки галдят около медвежонка. И мне тоже хочется посмотреть на звереныша и на цыган поближе, я тяну Катю за руку в их сторону. Но Катя смотрит настороженно, сердито — никогда раньше не видела ее такой.
— Ой, не нравится мне цыганка! — бормочет Катя. — Глаза завидущие, жадные! Не сглазила бы тебя!..
Но я настойчиво зову Катю к цыганам и медвежонку, и она в конце концов уступает. Ей ведь тоже интересно поглядеть их поближе. Подходим. Звереныш, видно, сильно устал, он смотрит на окружающих скучно и с каким-то, как мне чудится, укором: что вы, мол, веселого и интересного тут нашли? А цыгане не обращают на него никакого внимания — спорят на своем языке, женщина громко и требовательно кричит, и старик наконец лезет в карман необъятных шаровар, достает горсть монет и высыпает в ладонь цыганке. И та торопливо уходит к лавке, где торгуют всякой всячиной; цыганята с веселыми воплями бегут следом. Наверно, сейчас купят им сладостей.
Я смотрю на пригорюнившегося мишку и жалею, что нечем его угостить. И вдруг вспоминаю: в кармане платья — панта. С десяток груш я послала с мамой папе — может, ему понравятся, но и еще остались.
Осторожно протягиваю мишке грушу, и он берет ее мягкими губами и грызет с видимым удовольствием. А старый цыган, раскуривая длинную изогнутую трубку с блестящей крышкой, посматривает на меня и Катю вовсе не сердито, а даже ласково.
Потом мы с Катей усаживаемся неподалеку на бревна и смотрим, как медведь кусает себя за лапы, роется носом в шерсти: Катя говорит — ищет блох. А позже, съев все, что надавали ему мальчишки и девчонки, мишка укладывается спать. Старый цыган сидит, пыхтит трубкой и с сердитым нетерпением поглядывает в сторону лавки, куда ушла молодая цыганка.