Я подошел ближе. Леон Георгиевич шепнул:
— Ее дочь… Второй день сидит возле, еле увели. — И повернулся к дяде Серго: — Найми фаэтон, отвезем домой…
Но женщина услышала, вскинулась и, заломив над головой руки, запричитала в голос:
— Не поеду! Никуда от Нанико не поеду! Н-не-ет!..
Из подъезда милиции к скамейке спешила пожилая женщина и мужчина с растрепанными волосами — вероятно, родственники погибшей девочки. Леон Георгиевич и дядя Серго переглянулись с понимающим видом: делать, дескать, здесь больше нечего, такому горю не поможешь ничем.
А я почувствовал, как разжался железный кулак, стискивавший мое сердце. Я подумал: если бы утонула Ли, сейчас вот так же, как эта женщина, билась бы на руках Леона Георгиевича Маргарита Кирилловна, и смотрела бы так же безумно, и так же бы причитала. Ужасно!.. А Ольга Христофоровна… Боже, что было бы с ней?!
Как опустел наш балкон без Ли! Мне совсем не хотелось туда выходить. В углу по-прежнему покачивалась моя старенькая любимая качалка, ласточки суетились под карнизом крыши. В щели стены торчал маленький красный флажок, с ним Ли ходила на первомайскую демонстрацию, а потом подавала им сигналы тигранятам. Все оставалось по-прежнему, только Ли не было с нами…
Пошел третий день, как она исчезла. Леон Георгиевич поднял на ноги всю милицию Тифлиса — в уголовном розыске у него нашлись приятели, — но пока о Ли не поступало никаких новостей.
В квартире с утра до вечера толпились люди — друзья и знакомые, приходили и уходили, выражали соболезнование и готовность помочь — без конца тревожно звонил телефон.
Я выскакивал в переднюю на каждый стук. По ночам забывался на полчаса, на час зыбким, не приносившим облегчения сном, потом, пугая маму, вскакивал, выбегал на балкон; мне чудилось, что там, рядом с качалкой, на скамеечке, привычно опираясь подбородком о колени, сидит Ли. Но… никого не было, я возвращался в комнату, и снова ложился, и снова не мог уснуть.
Вечером, в день нашего возвращения из Цагвери примчалась на извозчике Елена Георгиевна, сестра отца Лианы, — она заведовала детским домом где-то в Коджорах. Я никогда не видел эту сдержанную женщину такой взволнованной: пушистая каштановая коса, обычно свернутая узлом, расплелась, рассыпалась по плечам, руки дрожали.
Мне и раньше приходилось открывать ей дверь — она всегда была приветлива и внимательна. Но в тот вечер будто и не заметила меня, пронеслась мимо, как-то особенно тревожно стуча каблуками.
В те памятные дни дверь в квартиру Ли не закрывалась, и, присев на старинный сундук в коридоре, я слышал все, что говорилось в столовой.
Сначала Елена Георгиевна отчитала брата, маму и бабушку Ли и даже Марию Марковну — разини, ротозеи! — потом расплакалась.
Потом заговорила снова:
— Когда ты позвонил мне, Лео, я сразу представила себе нашу Лиану в ночлежке, в подвале, на чердаке… Боже мой, как заболело сердце! Ведь среди беспризорников есть и ожесточившиеся! Я все волнуюсь и за Мирандиного братишку — ведь он так и не нашелся…
— Ты хочешь сказать — не явился? — уточнил Леон Георгиевич.
— Да. А мальчик он неиспорченный, и будет очень обидно, если попадет в дурные руки, свяжется с ворами, бандитами… Ты же знаешь, Лео, взрослые преступники часто используют малышей в своих подлых целях. То через форточку в квартиру проталкивают, то на стреме заставляют стоять — так, кажется, у вас называется?
— Да, у «нас» так, — полусердито, полушутливо подтвердил Леон Георгиевич. — А в форточку, Эля, называется — домушники!
Я встал, подошел ближе, прислонился плечом к косяку — стало видно обеденный стол посредине комнаты и всех, кто находился в ней. Маргарита Кирилловна сидела неподвижно, очень бледная, а гостья беспокойно перебирала растрепанную, переброшенную на грудь косу.
— Ах, горе, горе какое… — повторяла она. Встала, прошлась по комнате. — А где же Миранда? Я хотела спросить ее о мальчике…
— А она не живет больше у нас, — ответила Ольга Христофоровна, — Лео рассчитал ее, когда мы уехали в Цагвери…
Наконец Елена Георгиевна ушла, попросив держать ее в курсе дела, на прощанье сказав:
— Я, со своей стороны, тоже приму кое-какие попытки розыска Ли, у меня на этот счет богатый опыт.
А следом явилась та седая дама из музея, которая рассказывала Ольге Христофоровне и нам о ковре царя Дария, об убитом им олене.
Такая же важная и чопорная, она пробыла, однако, недолго: почувствовала, что всем не до нее.