Солнце палило беспощадно. Сняв майки, мы обвязали ими головы; майки были синие, и Васька посмеялся: мы, наверно, если смотреть со стороны, стали тоже похожи на маленьких волшебников, только не в зеленых, а в синих чалмах.
Так мы пролежали, изнывая под солнцем, часа два, не меньше. Еле шевеля пересохшими губами, мы принялись обсуждать вопрос: не пора ли спуститься к озеру — попить, искупаться? Да, мы уже собрались покинуть неуютное убежище, но нас вовремя остановил собачий лай. Через вершину холма, вздымавшегося метрах в двухстах, стали переваливаться в сторону озера овцы. Выскочила большая лохматая овчарка, а за ней на вершине показался и пастух, в остроплечей бурке, с высоким пастушьим посохом.
— Стой, Васо! Сперва поглядим! — Я передал бинокль Ваське.
Он посмотрел и вскрикнул:
— Ой, да ведь это тот самый старик, которого мы встретили, когда ездили сюда с хайриком Ли! Помнишь, мы тебе рассказывали?
Старик не спеша уселся в тени Рогатого камня, устало привалился спиной к валуну, огляделся, крикнул что-то Шайтану и закурил трубку. Шайтан неохотно отошел к сбившимся на солнцепеке овцам и лег возле них, высунув красный, блестевший от слюны язык и тяжело дыша.
— Черт принес! — зло буркнул Васька. — Как бы нас этот Шайтан не учуял!
— Да нет, далеко!
Мы поминутно вырывали друг у друга бинокль и, перебрасываясь коротенькими фразами, напряженно наблюдали за стариком.
Покурив и спрятав трубку, старик пастух достал из кармана своих необъятных шаровар сверток, развернул на коленях и, откашлявшись, принялся за обед. Время от времени бросал Шайтану кусочки хлеба, пес ловил их на лету и проглатывал не жуя.
Окончив скромную трапезу и запив ее из фляжки, висевшей у него через плечо, — ах, как я завидовал ему в ту минуту, как жгло у меня в горле и во рту! — он завернул в тряпочку остатки чурека и сыра, а потом, воровато оглядевшись, вдруг наклонился и принялся поднимать один камень за другим, что-то высматривая под ними.
— Смотри! Смотри! — шепнул я Ваське, до боли прижимая к глазам окуляры бинокля. — Ищет!
Но, видимо, старик не знал, где точно надо искать то, что его интересовало, и ему пришлось перевернуть с десяток камней. Наконец он что-то поднял с земли, отряхнул от пыли, повертел в руках и, выпрямившись, снова зорко огляделся.
Мы с Васькой тоже не знали, где именно спрятал записку Леон Георгиевич, но, по-видимому, ее-то и нашел сейчас пастух. Мы переглянулись: неужели он замешан в истории с похищением Ли? Немыслимо, невозможно! Да ведь он, наверно, ничего не смыслит в старинных коврах!
Меня вдруг перестала мучить жажда, я не замечал полуденного зноя. Не мигая, не сводя глаз, я наблюдал за пастухом. Вот он еще раз пытливо глянул кругом, взял брошенную на камни бурку и, что-то крикнув овчарке, пошел к полуразрушенной часовне, одиноко красневшей в хаотическом нагромождении камней. Вскоре высокая сухощавая фигура, чуть наклонившись, скрылась в темном проеме двери.
Теперь-то я сообразил, что заброшенная часовня в знойные и ненастные дни служила пастухам пристанищем от жары и дождя, — там на охапке сена можно и подремать часок, оставив стадо на попечении верного пса.
Весной, во время посещения Черепашьего, Ли, пробегая около часовенки, мимоходом заглянула в нее. Икон в ней, по ее словам, не оказалось, на полу валялись охапки травы, на стене висела черная бурка и кнут. Видно, часовенку облюбовали горные пастухи под временное жилье — после революции охотников молиться стало, наверно, поменьше.
Мы с Васькой подползали к часовенке все ближе, прячась среди камней и кустов. Но бдительный Шайтан, то и дело поднимавший голову, удерживал нас на расстоянии.
Мы лежали в траве, наведя на дверь часовни бинокль, изнывая от нетерпения. И примерно через полчаса ожидание наше было вознаграждено. Сначала в двери показалась знакомая фигура пастуха; прикрыв глаза ладонью, он долго всматривался в дорогу, ведущую к Тифлису, в тропинки, пересекавшие луг. Везде было безлюдно. Тихо.
Повернувшись к часовенке, старик что-то сказал, и из часовни вышли еще двое: толстый человек с грубым широким лицом, в светлом чесучовом пиджаке, а следом статный щеголеватый парень в кепке и накинутом на плечи синем пиджаке.
Я выхватил у Васьки бинокль и впился глазами в парня: что-то знакомое почудилось мне в стройной его фигуре, в посадке красивой головы. В бинокль был отчетливо виден орлиный профиль с резко очерченными ноздрями, волевой, выпяченный подбородок, черные усики.
Где, когда я видел этого человека? Не было сомнений — я видел его, и видел недавно, но где, когда, не мог вспомнить.